Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

О себе, друг мой Катенька, ничего еще сказать не могу; рюматизм не чувствую, но это может только в здешнем климате, а избавился ли их, это покажет время… Жизнь наша та же: ездили мы на Бештовую высокую гору, ходим, спим, пьем, купаемся, играем в карты, словом кое-как убиваем время. Нынче Петров день, вечером будет маленький фейерверк. Все это хорошо, когда нет ничего лучшего.

Прощай, милая Катенька, обнимаю тебя, мой друг.

6 июля. Железные воды бештовые. Вот четвертый день, как мы здесь, милая Катенька; купаемся, и я немного пью воду… Здесь мы в лагере как цыгане, на половине высокой горы. 10 калмыцких кибиток, 30 солдат, 30 казаков, генерал Марков, сенатор Волконский, три гвардейских офицера и нынче приезжающий Карагеоргий составляют колонию. Места так мало, что 100 шагов сделать негде – или лезть в пропасть или лезть на стену. Но картину пред собой имею прекрасную, т. е. гору Бештовую, которая между нами и водами, которые мы оставили. Купаюсь три раза, ем один раз, играю в бостон – вот физическое упражнение – а душою с вами. Большое будет для меня удовольствие узнать, что вы из Петербурга выехали. Я к вам пишу всякую неделю, т. е. всякую почту, а вы не вздумали делать то же. Я сердит. Прощай.

* * *

Итак, совершив в начале июня переезд по Кубани по маршруту Аксай – Кагальницкая – Донская крепость – Ставрополь и наглядевшись вдоволь на бытовой уклад казачества (поэт вел об этом записи, но они не сохранились), Пушкин и Раевские приехали к минеральным источникам Кавказа. Долгое время исследователи спорили о том, когда именно прибыл генеральский конный поезд в Горячие воды (нынешний Пятигорск). Но вот в конце 1970-х годов В. Я. Рогов находит в архиве еще одно письмо генерала к дочери:

«Июня 7 Константиногорск[66]

Другой день на водах, милая моя Катенька. Как бы я был весел, если бы вы были со мной! Хотя б я спокойствие имел на счет ваш! Но где вы? – не знаю. Какова ты, сестра твоя, когда узнаю о вас – неизвестен! Будете ль вы в Крым, в шестеро суток – и у вас. Описывать тебе ничего не стану. Не потому, чтоб тебе не было завидно, но потому что ничего не видать. Здесь дожди, а прежде по три месяца ни одного не бывало. Прощай, друг мой. Обнимаю тебя, а Аленушку также».

Так что сомнений нет – Пушкин жил в Константиновской крепости, где Александр Николаевич нанял для отца дом, с 6 июня 1820 г. На второй день после приезда Николай Николаевич младший написал матери: «Здесь приятное общество: мой брат, Фурнье и Пушкин». В письмах генерала уже предстала перед читателем общая картина жизни на водах – еще не лермонтовских, а пушкинских – в 1820 г. Дополнительные штрихи черпаем из «Путешествия в Арзрум». В 1829 г. Пушкин по пути на театр военных действий заехал в те места, где был некогда с Раевскими (№ 10).[67]

Как-то Пушкин и младшие Раевские отправились в горы на мыс, образованный слиянием рек Ольховки и Березовки. Там их потчевали в духане форелью, только что выловленной старым инвалидом-казаком, ковылявшим на своей деревяшке. На груди у него был Георгиевский крест, и приезжие господа поинтересовались, за что он его получил. Конечно, последующее – лишь предание, одна из бесконечных легенд о Пушкине. Но в ней, похоже, – дым не без огня.

«Давным-давно это было, – начал старый воин, – так давно, что вас никого еще на свете не было – тогда только что начали садиться на Кубани запорожцы. Раньше того, на Кубани же, выше Урупа, оселась и наша станица. Житье было привольное, да только без винтовки, с позволения сказать, и до ветру нельзя было выйти. Так, по ночам, по берегу Кубани, мы держали чати, как бы сказать бекеты, чтоб он, татарин, невзначай не нагрянул с того берега. Так вот, ваши благородия, сижу я так-то ночью – моя черг[68] а́ была, сказать как бы, мой черед: сижу я как-то в секрете, поглядываю на реку, а ночь, сказать бы, была темнее темного, ничего не видно – только слышно как вода в реке с камышами шепчется. И вдруг это, ваши благородия, что-то пролетело в воздухе, словно птица, да мне прямо на шею. Не успел я вскочить, оно поволокло меня, да прямо в Кубань. Это меня, значит, словно овцу, арканом захлестнули и поволокли – и крикнуть не успел. Диви́ только, как я не захлебнулся в воде! Слышу, уж я на том берегу, и мне рот кляпом забивают. Забили – диви́ только, как я не задохнулся». Дальше, как давно догадался читатель, будет трогательный рассказ о любви русского пленного и черноглазой черкешенки, о том, как она, плача и рыдая, своими руками распилила ему кандалы, чтоб мог он бежать, о том, как звал-умолял ее с ним в Россию, а она отвечала: «Нельзя мне; я родилась в горах и умру в горах». Выслушав рассказ георгиевского кавалера, Пушкин будто бы спросил: «А хороша была девушка-то?» «Уж так-то хороша, ваша милость, что и сказать не умею», – ответил старый казак. Само собой, герой «Кавказского пленника» совсем не тот, что в этом рассказе, и многие подробности иные, но, вероятно, какая-то встреча, чей-то рассказ, ставший первоначальным импульсом для поэта, все же существовал. Некоторые строки черновика как бы подтверждают рассказ инвалида (только напомним о трансформации героя):

Его настигнул враг летучий.

Несчастный пал на чуждый брег.

И слабого питомца нег

К горам повлек аркан могучий.

Ведь не зря же, обращаясь к H. H. Р. (т. е. Николаю Раевскому-младшему), автор в посвящении написал:

Ты здесь найдешь воспоминанья,

Быть может, милых сердцу дней.

Мария Николаевна Раевская всегда считала, что с нее рисовал Пушкин портрет своей черкешенки. Кажется, автор и сам в том признавался в беседе с поэтом В. И. Туманским. Как бы то ни было, верную картину рисует П. И. Бартенев: «Они всем обществом уезжали на гору Бештау пить железные, тогда еще малоизвестные воды и жили там в калмыцких кибитках и палатках; разнообразные прогулки, ночи под открытым южным небом, и кругом причудливые картины гор, новые нравы, невиданные племена, аулы, сакли и верблюды, дикая вольность горских черкесов, а в нескольких часах пути упорная жестокая война с громким именем Ермолова – все это должно было чрезвычайно как понравиться молодому Пушкину». Гораздо позже, в 1831 г., Пушкин замыслил план поэмы «Русская девушка и черкес», где должно было все повернуться наоборот: пленник-черкес полюбил русскую девушку и просит ее:

Полюби меня, девица

Нет

Что же скажет вся станица?

Я с другим обручена.

Твой жених теперь далече.

«Роман на кавказских водах», начатый Пушкиным в 1831 г., также сюжетно продолжает «Кавказского пленника» – одному из героев, как предполагал Пушкин, суждено пережить тяготы черкесского плена. Есть в этом произведении и иная связь с поездкой 1820 г. В то время Константиновскую крепость, Кислые воды и Горячие воды охранял 3-й батальон Тенгинского пехотного полка. Им командовал майор Иван Курило. Одновременно он был кордонным начальником укрепленной линии вдоль Горячих вод, «смотрителем кислых минеральных вод», почтмейстером, председателем строительной комиссии для устройства ванн. Курило (Курилов) оказался одним из персонажей «Романа…» Имеется такая подготовительная запись: «Гранев, Курилов и Хохленко сидят у кисло-серного источника – Курилов рассказывает черкесский набег». Немало таких историй выслушал Пушкин летом 1820 г. на Кавказе…

В 1836 г. Пушкин напечатал в «Современнике» повесть адыга Султана Казы-Гирея «Долина Ажиту-гая» со своим послесловием: «Вот явление, неожиданное в нашей литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно…»

Гоголь писал о Пушкине: «Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние