Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

назвать). Вырывался быстрей на улицу и шёл куда глаза глядят, и когда немного приходил в сознательное положение, то обнаруживал, что в карманах у меня пусто, а с утра нужно было похмелиться где-то взять: голова-то разлеталась на части. И опять шёл на рынок, где без труда крал все, что можно и все, что невозможно. Невозможным для меня ничего в этих мелочах не было. Приходилось переламывать деньги, резать пятитысячные и другие купюры и менять их на мелкие или крупного достоинства, и все шло как по маслу. Иногда, бывало, деньгами были заполнены все мои карманы, и начиналась пьянка-гулянка. А если я пил, то до упора. Обычно какая-то шлюшка-проститутка уводила меня из бара или ресторана или какой-нибудь забегаловки к себе домой или на какую-то блатхату, откуда я вылетал ни свет ни заря на улицу ощипанным и, было что, и подраздетым. И каждый раз базар открывал мне свои широкие ворота и давал взять то, что плохо лежит. Понятие-то у меня сразу утвердилось на том, что нужно брать дармовое. Не возьму я, возьмет другой, такой же, как я. Но пьянка пьянкой, а одеваться я стал неплохо. Хорошо одетый человек всегда внушает доверие.

От «шакалок» Муханкин съехал к новым хозяевам, и это наложило отпечаток на его последующее существование.

Через несколько дней я уже жил в доме, который и домом назвать нельзя. Избушка, состоящая из коридора и двух комнатушек, разделённых печкой, которая больше чадила, чем грела. Одно было хорошо — в доме был свет. Но никаких выключателей и розеток: выкрутишь лампочку — и нет света, вкрутишь — есть. Мебели в доме никакой. В одной комнате стояли гнилой и покосившийся стол, ржавая кровать и на ней что-то типа постели. Двухметровая лавка заменяла стулья, которых здесь с самого начала, наверное, не было. В первой комнате стояла еще одна кровать в метре от печки. Окно в этой комнате забито фанерой. Посуды почти не было: две закопченные кастрюли, две алюминиевые чашки, пара ложек, корчик и стакан. В коридоре насыпана горка угля, переходя через которую, попадаешь к приставной двери в комнаты. По-видимому, дверь вышибли давно, но у жильцов этой хибары из-за пьянок руки не доходили до ремонта. И жили в этой хибаре хозяйка тетя Шура и её сожитель дядя Саша, несусветные любители любого спиртного, вплоть до одеколона и стеклоочистителя.

Привела меня в свою хибару с улицы тетя Шура. Недалеко от её дома я стоял и с людьми разговаривал, спрашивал, где б найти жилье, на что мне отвечали, что никто на их улице жилье не сдает, может, на другой где сдают. Тут подошла к собравшимся женщина и, быстро поняв, о чем идёт речь, попросила отойти с ней в сторону поговорить. Видя, что я неплохо одет, обут, побрит и недурно пахну, она сразу предложила мне свои услуги и повела домой. В доме уже договорились, что я займу зал в её хибаре, его переоборудую, выкину все грязное, с электричеством порядок наведу и т. д. Она согласилась с моими условиями и в течение дня помогла перенести от Ольги М. и Марины мои вещи.

В течение нескольких дней дом стал пригоден для жилья. Тетя Шура с дядей Сашей ютились в первой комнате около печки, а я в чистом и светлом зале. У меня появилась своя посуда, электроплита, вместо холодильника был холодный коридор, в котором на вбитых в стену гвоздях висели авоськи с разнообразными продуктами. С улицы сразу бросалось в глаза, что дом ожил и появились перемены. Окна застеклены, ставни покрашены, в окнах были видны белоснежные занавески, на подоконниках стояли горшочки с искусственными цветами, ничем не отличающимися от живых. Поставлен со двора забор, во дворе убран мусор. В доме зазвучала музыка, на что обратили внимание соседи. Плата за квартиру состояла в том, что мне нужно было приносить выпить и закусить, и живи, как хочешь, никаких претензий.

Первые дни, пока я обустраивал безжизненный дом и придавал ему жилой вид, все было спокойно и терпимо. Но все же к ночи хозяева дома (а вместе с ними и я) были в стельку пьяны и лыка не вязали. С утра обязательно было похмелье для всех.

Деньги у меня были. Когда уезжал из Волгодонска, некоторую сумму сунула в карман мать, тысяч 50 отчим дал, надеясь, что долго не приеду. И любовница Татьяна пятидесятитысячных стопку отвалила. Считать, сколько у меня денег, я никогда не любил: есть и есть, а нет — так украду, будет мало — еще украду. Вор я, и воровать моя работа. В этом я был трудоустроен на все сто процентов. Такой же трудяга, как все труженики, и специальность моя — воровать. И пошла пьянка-гулянка беспросветная и беспробудная. Появлялись и исчезали какие-то люди, пьяные разборки приводили к мордобою, выбитым стеклам и дверям. Выстуженную хибарку чем-то топили, чтобы согреться, что-то доедали, что-то допивали, и однажды мы проснулись и увидели, что в доме холодно, окна забиты картоном из-под ящиков, на полу мусор, какие-то огрызки, бутылки, пробки, блевотина, в углу первой комнаты от окна к двери на полу образована уборная и от неё зловоние идет.

Несмотря на весь натурализм, с которым Муханкин описывает свое пребывание в доме тети Шуры, чувствуется, что «жильца» и хозяйку связывают вполне неформальные взаимоотношения.

Ночью у тети Шуры. Поставил выпить на стол и стал самым дорогим и родным. Во как выпивка роднит! Пить много не стал, тошнит. Пойду желудок промою — и спать, а то уже ноги не держат.

(Из «Дневника»)

Впрочем, интонация раздражения постепенно усиливается.

Алкаши эти меня заколебали своей простотой. Я себя не узнаю, уже день с ночью путаю. Но еще держусь на плаву. Неизвестно, что со мной происходит, одни дебри. Может, уже дураком становлюсь? Одни кошмары, уже забыл, когда спал, не могу уснуть, а хочу, как чумной.

(Из «Дневника»)

Отметим, что алкоголик дядя Саша обрисован Муханкиным с большей симпатией, чем владелица загаженного домика.

Чтобы опохмелиться, нужны были деньги, а их ни у кого не было, а еды тем более. Чумной и с больной головой, сидел я на кровати, кутаясь в одеяло, трясся, как лихорадочный. Тетя Шура, вспомнив, что у неё есть знакомый Юра — мент, алкаш, пенсионер, у которого можно погреться, помяться, опохмелиться, — убежала с утра к нему. «Это надолго, — не вставая прохрипел из другой комнаты дядя Саша. — Эта сучка все твои харчи к менту перетянула и по карманам у