Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

жить! Я, наверное, повешусь. Все, нужно уезжать к матери, отмыться, откормиться, отойти от этого кошмара. Когда приеду, нужно будет искать новую хату. А может, останусь там… Чёрт его знает, как жить.

Итак, Муханкин, явно не имея в виду этого, приоткрывает нам тщательно скрываемую тайну: житье-бытие с тетей Шурой имело и очевидный сексуальный поворот. Но как же, удивится, возможно, наш читатель? Как это вяжется с теми романтическими страстями, о которых уже шла речь выше? Впрочем, не исключено, что читатель, уже уловивший внутреннюю логику наших рассуждений, и не станет удивляться вовсе. Хотя ничего неизвестно о возрасте тети Шуры, но легко можно предположить, что это очень немолодая женщина. Если она и моложе 70-летнего дяди Саши, то вряд ли намного. Ведь Таня, Тамара или Ольга М. не характеризовались нашим повествователем как тети, хотя все они были старше него, им было от сорока до пятидесяти. Следовательно, тетя Шура значительно старше этих женщин. Вместе с тем тетя Шура представлена как омерзительная, полуразложившаяся алкоголичка. Но этим-то она и может быть особенно привлекательна для Муханкина как бессознательно ненавидимое им воплощение «материнского начала». Её гротескно-пародийный облик формально оправдывает то брезгливо-презрительное отношение к женщине, которое сформировалось у Муханкина на глубинном уровне. Грозясь «отбить» ей голову (и, по-видимому, вступая с ней время от времени в пьяные драки), он, похоже, вымещал всю ту агрессию, которая по сути своей направлена на «материнскую фигуру».

Что касается «мурчащего» чудовища, которое заглатывало его член «по самые яйца», то не исключено, что это элемент очень давней фантазии рассказчика на тему опасности, исходящей от женщины (матери), который может быть соотнесен с тем, уже фигурировавшим в главе 7 видением, в котором Таня, как кажется нашему «мемуаристу», готова затоптать его своими слоновьими ногами. Только в данном случае любой психоаналитик увидел бы отражение «комплекса кастрации».

В изображении жизни дна Муханкин концентрируется преимущественно на двух темах: пьяных дебошах и воровстве. В нескольких эпизодах первая из них раскрывается достаточно зримо. Например:

Загулял на Красина в ночном баре. Подвыпил нормально, потащило меня на танцульки. Пригласил даму потанцевать, предложили мне выйти поговорить. За магазином мне дали п…, забрали деньги. Как снег на голову, ничего не понял — кто, что, за что? В общем, отлеживаюсь, не показываю вида, что все болит, этим б…. Пожрать в доме нет. Какой-то суп без хлеба ели.

(Из «Дневника»)

Или:

Попал в какую-то бичевскую компанию. Допился до того, что проснулся в чьих-то грязных шмотках и неизвестно, с кем и где. Какая-то шлюха с гнилыми зубами рядом лежала, вонючая и грязная. Выскочил из этой хаты как угорелый, не зная, где я, и только очухался в Соцгородке. Хорошо, что не было с собой документов, а то ушли бы тоже вместе со шмотиной. Ну, хрен с ними, я свои вещи узнаю, если на ком увижу. Хорошо, хоть есть во что переодеться, а то ходил бы в тех вшивниках. Кидает меня из одного дерьма в другое. В голове аж сверлит невыносимо. Совсем больной.

(Из «Дневника»)

Человек «дна», Муханкин постоянно скитается. Хотя он называет порой какое-то место жительства, но это не следует понимать буквально. Так, он вроде бы съезжает от Ольги М. и Марины к тете Шуре, но, по-видимому, бывает и тут, и там, и в Волгодонске — у матери и тех относительно немногих реально существовавших непутевых женщин, с которыми сталкивала его судьба. Такой «дрейфующий» образ жизни явно отражает нестабильность его внутреннего мира, влияние подспудных страстей, мешающих ему обосноваться на одном месте, и становится внешним индикатором напряженного психологического конфликта.

К тому же эти метания и полезны для него как вора, постоянно ищущего, чтобы еще прихватить из того, что, как говорится, плохо лежит:

И начались моё бродяжничество и скитания из хаты на хату. Стал чаще упиваться спиртным, а вместе с этим, чем больше нервничал, тем чаще употреблял свое приобретенное некогда дурнолептическое лекарство, отчего происходили со мной разные аномальные явления в моей бродяжной и никчемной жизни, бытии. Вот она, моя судьба, с характерным лицом трудной и уже не однажды ломанной жизни! А главное, — это психика, которая и без того была подорвана. Пропало всякое желание перед кем-то стоять и унижаться, просить работы, зная, что откажут. Внутренний голос все чаще стал повторять: чем просить и унижаться, лучше «свистнуть» и молчать. Другой же голос противоречил и говорил, что не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз. Воровать — значит опять тюрьма. Первый голос, перебивая второй, говорил и ядовито шипел: «Что, тюрьмы испугался? Половину жизни в ней отсидел, и она для тебя дом родной. Один раз живем, вино, водку пьем. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Действуй, босота, ты не мужик, а ворюга-профессионал, на воровстве тебя не загребут. Это и есть твоя работа, а ты не хочешь ишачить на дядю за гроши. Ты что, не видишь, что тебя отвергают везде и презирают? Для них ты отброс и никто. Так смотри вокруг себя на эти холеные лица: они сыты, одеты, обуты по последнему крику моды, холодильники их забиты жратвой и кошельки трещат от валюты, и ездят они в иномарках. Чем ты хуже их? Иди, и воруй, и трать эти бумажки! Ты тоже один раз живешь, погуляй, сколько сможешь. Иди в свою малину, там тебя примут. А то корчишь из себя порядочного, честного, хорошего. Ты им никогда не был. Жизнь коротка, и надо успеть пожить. Хороших в хороших гробах похоронят, а тебе какая разница, в каком бушлате тебя в землю закатают? Иди и бери от жизни, что она тебе дает сегодня, а завтра будет завтра».

Воровство, как мы видим, герой нашего повествования теоретически обосновывает и полностью оправдывает. Это его «работа», которую он выполняет умело и профессионально. В конце концов, такое уж у него призвание! А к тому же это и способ выразить свой протест против социальной несправедливости. «Экспроприация экспроприаторов», так сказать.

О воровстве Муханкин повествует не только со знанием дела, но и с некоторым вдохновением. Убедительно и подробно он описывает технологию краж.

Вот и рынок. Как всегда, толпы людей, очередь. Кто-то что-то продает, другие покупают. Захожу в толпу: один, другой, третий карман. Лезу пальцами, плечом кого-то толкаю, вроде бы поймал бумажки между пальцами, сжимаю их в кулаке. Выхожу из толпы, смотрю на купюры, расправляю их и кладу в передний карман. Другая толпа. Лезу в сумку. Ага! Лопатник [бумажник], кажется, полный, сунул его за