Глумовы - Федор Михайлович Решетников

дружбы, на том основании, что они играют не в общей куче. Это даже заметно и из того, что вошел еще ученик во двор в длинной, прорванной во многих местах рубахе, с болячками на лице и с черными кудреватыми волосами, и тотчас обратил на себя внимание.

– Кудряшка-мурашка, сколько виц получил? – сострил один из халатников.

– Собака! – сказал кудряш.

Халатник вскочил, подбежал к кудряшу и ударил его по спине, но кудряш вмиг повалил его на землю. К кудряшу подошли остальные приятели халатника и вцепились в него; остальные игроки и драчуны стали заступаться за кудряша, – завязалась всеобщая драка, которую разнял сторож, вышедший из училища с метлой.

Ученики, числом до двадцати, повалили в училище, а там продолжали те же игры, как и во дворе, с той, впрочем, разницей, что игравшие в бабки теперь играли в карты и бабки; бабки лежали у каждого в картузе. Само собою разумеется, ребята голосили; немногие, переставши играть, курили табак и задирали друг друга на драку.

– Курносов идет! – крикнул один парень, вошедший в училище со двора.

Ученики бросили игры, побежали на свои места, на скамейки; понемногу стихли, но потом заговорили опять и опять заиграли.

– Урок?! – крикнул один парень-халатник, подошедший к мальчику без халата. Тот заплакал.

Короче сказать – и здесь, в этой грязной школе, существовали между школьниками те же нравы, какие существуют в городах; но здесь они были доведены до того, что ребята, страшась учителя больше всего на свете, боялись и старшего, спрашивающего уроки, потому что если ученику нечего дать старшему, то этот ученик непременно будет высечен.

Вошел Курносов и застал учеников врасплох, за играми.

– Смирно! лошади! – крикнул он.

Ученики встали. Один из них стал читать молитву. После молитвы все сели; сел и Курносов на свое место и начал перекликать учеников. Он пришел сегодня в училище с целью заняться добросовестно.

– Старший!

Встал старший.

– Подойди ко мне.

Старший подошел к столу. Курносов спросил его, что такое умножение, тот сказал:

– Умножение есть вычитание и деление.

– На колени на окно, лицом на улицу, – скомандовал Курносов.

Парень стоит, переминается с ноги на ногу.

– Розог хошь?!

Парень пошел к окну и ворчит: «Безусый учитель! Курноско!».

– Петр Саввич, он говорит: «Безусый Курноско», – сказал мальчик без халата.

Курносов промолчал. Мальчики стали шептаться, потом заговорили громко, захохотали. Можно было только понять: «Курноско безусый».

– Тише! Всех передеру!!

– Сам драный!

– Жена усы обрезала! – галдят ребята, и старший сел на свое место и стал ругать учителя разными бранными словами.

Курносов потерял терпение и ушел в столярную.

– Шабаш? – спросил его рабочий, сидя на верстаке и обтесывая доску. В столярной было до десятка рабочих, из них кто закуривал трубки, кто работал, кто ел.

– Покурить пришел.

– А каково тебе женушка усы-то отчекрыжила! – острил какой-то молодой рабочий.

Остроты сыпались на Курносова со всех сторон, но скоро кончились. Завязался разговор о казаке Девяткине, сломавшем вчера ногу, потом перешел к тому, что Иван Фомин вчера попался на глаза управляющего пьяный, но тот этого не заметил. Пришел казак из полиции, потом полицейский писарь, закурили трубки, заговорили о Девяткине, стали звать Курносова в кабак, но он пошел в училище.

В училище происходила драка.

– Ребята! Али вам не говорили, что старших нужно слушаться?

– Мы сами с усами, – сострил кто-то.

– То-то и есть, что ни у кого из вас нет усов-то.

Ученики переглянулись и улыбнулись.

– А что, если мне усы жена или там кто другой обстриг, это дело не ваше. Вы должны то помнить, что я вам хочу принести пользу, хочу научить грамоте лаской, а не розгами. Давайте учиться. Хотите учиться?

Все молчат и смотрят на Курносова.

– Кто хочет учиться – встань налево, а не хочет – направо.

Направо отошел один халатник и семеро безхалатников.

– Кто не хочет учиться, идите домой и скажите вашим родным: «Курносов, мол, нас вытурил за то, что нам лень учиться».

Это была самая резкая мера, принятая за наказание Курносовым, не употребляющим розог. Исключенный из училища, как бы он ни был груб, глуп, исключался и из общества товарищей: его не принимали играть, его постоянно дразнили выгнанным из школы, и исключенный из училища, если он был сын бедного рабочего, посылался в работы на рудник, безо всяких отговорок – такая уж почему-то была принята сыздавна мера начальством; если он был сын богатого рабочего, тот приводил его в полицию, немилосердно драл, или прогонял из дома, конечно на неделю.

Исключенные ребята не трогались с места.

– Идите, коли грамоты знать не хотите, коли не хотите писарями быть.

– Хочу, – сказал один, за ним другой, наконец все.

Затем последовало разрешение остаться.

Ребята молчали. Курносов стал объяснять сложение: спросил бумаги – ее не было, поэтому он сходил сам за двумя листами бумаги в полицию; карандаши имелись. Курносов нескольким дал по осьмушке бумаги и, написав букву или слово, заставлял ребят писать. Ребята старательно выводили буквы, но недолго, потому что в училище не было тихо: двое твердили азы, трое твердили умножение, раскачиваясь как маятник от усердия, один читал по складам какую-то сказку, стоя перед Курносовым. Писаки начали толкать друг друга, стали играть в херики и оники…

XII

Успеньин день – большой праздник в таракановском заводе, во-первых потому, что к этому дню таракановцы кончают со страдою, а во-вторых, в этот день, как и в первые три дня Пасхи, нет работы ни на рудниках, ни на фабриках, ни в лесах. И после этого дня трое суток тоже работы нет нигде. Эта вольгота дана сыздавна еще первым владельцем. Кроме того, в этот день в заводе розговенье и ярмарка, на которую съезжаются татары и крестьяне из окрестных деревень с кожей, лошадьми и тому подобными местными продуктами.

Канун праздника. Утро. Петр Саввич топит баню, а жена его моет пол. На лице ее заметны и усталость и беспокойство. Думает она о том, даст ли ей Петр Саввич денег на рыбный пирог да сумеет ли она состряпать его? Вот коровы нет; курочек завела Христом-Богом парочку с петухом, уж одиннадцать яичек, слава те Господи, накопила, пива и браги наварила много. Что бы это состряпать? Придут ли Глумов с женой завтра?

Изба вымыта, постланы в ней половики; глядит свет в окнах ясно, и в избе хорошо, и весело Прасковье Игнатьевне. Главное, Петр Саввич не пьет и также весел; значит, и праздник хорошо встретится и проведется.

Где-то Петр Саввич достал денег, купил