Великая война. 1914 г. (сборник) - Леонид Викторович Саянский

станет понятно, почему Н. Н. Ковалевский переносится на манер Летучего Голландца из Варшавы в Граево, на границе Пруссии, оттуда в Белосток, «мимоходом» в Львов, потом опять в Варшаву и так до бесконечности.

Я не знаю, наверное, и не имею основание не верить определенному заявлению самого Летучего Голландца о «штаб-квартире» в Белостоке, но порою, глядя на Н. Н., мне думалось, что эта знаменитая «штаб-квартира» – в сущности, только приятная абстракция, далекая мечта, позволяющая человеку, устраиваясь на ночлег на твердой вагонной скамейке где-нибудь на запасном пути какого-нибудь Граева, утешать себя несбыточной надеждой:

«Ну, теперь уж как-нибудь, всего одна, две каких-нибудь ночи, вот приеду в Белосток, высплюсь как следует!..»

В этой бездомной, всегда напряженной, деловой до последней секунды дня жизни Н. Н. Ковалевский всегда сохраняет счастливую способность шутки, неизменно бодрое настроение и веселый, невольно заражающий других, смех.

И, согласно пословице: «Каков поп, таков и приход», – это отражается на всех сотрудниках.

III

Я помню вечер в Граеве, в земском поезде, непрерывно вывозящем раненых от Гумбиннена, Лыка до Граева, где они передавались в госпиталь и оттуда уже рассортировывались по эвакуационным поездам.

Этот поезд, персонал которого состоял из женщины-врача, уполномоченного, нескольких сестер и санитаров, жил особой призрачной жизнью, которую может дать только война.

Когда я посетил его, персонал не спал уже две ночи.

В то время в Восточной Пруссии шли довольно оживленные бои, и раненые непрерывной волной шли к Лыку и Гумбиннену. Измученные тряскими двуколками и фурами, они накоплялись на вокзалах и площадях перед ними длинными обозами. Поезд перебрасывал их в Граево, в госпиталь; сердитый полковник, обладавший необычайно хриплым басом и полным равнодушием к тому, что происходит перед его глазами, принимал их, расписывался в получении, – поезд убирался, чистился и шел обратно, не оставаясь на два – три часа отдыха.

На третью ночь, когда мы встретились в нем с Н. Н. Ковалевским, предполагалось, что приток раненых прекратился, и поезд может простоять ночь спокойно. Санитары убрали вагоны от той особенной нечистоты – крови и грязи, которую неминуемо приносит с собою просидевший две – три недели в окопах раненый, отмыли кровавые пятна, и по всему поезду прошло особенное настроение ожидания близкого и такого желанного отдыха.

В классном вагоне персонала на поставленных в узком проходе между вагонными диванами табуретах шел ужин. И, несмотря на усталость, бессонницу, изнуряющую работу, веселая шутка будила живой, искрений смех. И когда ужин уже подходил к концу, когда отдых, столь давно жданный, был совсем близок, какой-то закопченый, выпачканный смазочным маслом и угольной пылью человек принес неопрятную бумажку служебной телеграммы, исписанную синими строчками копировального карандаша.

Поезд немедленно вызывался в Гумбиннен за новой партией раненых.

Мечта об отдыхе отлетала на неопределенное время. Надо было тотчас же вставать, надевать кожаные куртки, пристегивать к пуговицам электрические фонарики, идти на холод промозглой зимней ночи… Потом трястись в вагоне, наскоро переделанном из товарного, потом принимать раненых, – операция, берущая обыкновенно два – три часа, – поправлять сбившиеся перевязки, перевязывать снова, работать, не присев на минуту в течение нескольких часов, везти назад, разгружать (опять два – три часа), сдавать раненых полковнику, опять убирать и чистить вагоны…

Каких сил требует такая напряженная работа, показывает то, что санитары, молодые, здоровые парни, не выдерживают и выбывают заболевшими и переутомленными. А персонал, с женщиной-врачом Б – ой во главе, держится стойко.

И когда в ту ночь мы с Н. Н. Ковалевским провожали не знающий отдыха поезд, из раздвинутых дверей перевязочного вагона нам улыбалось молодое лицо женщины-врача – спокойное, веселое, и только по ушедшим глубоко глазам, по теням под ними, можно было судить обо всем утомлении этого человека. Спали мы с Н. Н. ту ночь в том же классном вагоне, где и ужинали. Ложась, долго говорили о войне, о том незаметном и невидном, что развертывается за тоненькой ниточкой окопов, в которых сидят стреляющие солдаты. Когда говорят о войне, то обычно говорят лишь об атаках, победах, ранах, смерти. Развертывая газету, каждый, прежде всего, ищет реляций о результатах сражений, и редко кто задумается о том, чем и как двигается сложная, громоздкая и невообразимо тяжелая машина войны!

Есть мнение, что в данной кампании победителем останется тот, кто более вынослив, здоров, стоек.

К этому нужно прибавить еще одно: и у кого там за тонкой лентой ружейного и орудийного огня, за стеной сражающихся – больше людей, забывающих личные интересы во имя общего дела, людей, готовых идти навстречу нуждам сражающихся, не только по мере сил своих, но и свыше их, людей, движущая идея которых – незаметное, невидное, никому, может быть, неизвестное, но великое дело.

…Мы уже потушили свечу, и мне показалось, что мой компаньон по купе засыпает. Где-то на перепутавшихся сложной сетью путях коротко и призывно посвистывал паровоз, останавливался, и слышно было, как, сталкиваясь, лязгают буферами вагоны, потом двигался опять, свистел, и снова слышался разнотонный, убегающий вдаль лязг буферов. В вагоне было холодно, темно, и дождь непрерывно стучал в окно – и казалось, конца не будет этой ночи.

Вдруг мой сосед вздохнул, позвенел пружинами дивана и кашлянул.

– Вы спите? – спросил он и когда убедился, что я не сплю, продолжал. – Как хотите, а женщина выносливее мужчины… Смотрите на эту Б – у! Ведь третья ночь в непрерывной работе, ведь она сама присутствует всегда при всякой нагрузке и выгрузке раненых, хотя это, быть может, и не нужно… Санитары-мужчины не выносят, не знаем, что делать с ними, негде взять людей, а она веселая, улыбается, шутит…

Я подумал о том, что тон делает музыку, а тон дает капельмейстер, а капельмейстер сейчас лежит рядом со мной на вагонном диване и говорит в темноту эти слова. Но я ничего не сказал.

IV

Чтобы составить приблизительное понятие о деятельности Всероссийского Земского союза, достаточно привести несколько цифр.

Внутри России союз развернул около двухсот тысяч коек для раненых и больных воинов. Основной склад в Москве, обслуживающий нужды союза, имеет отделения в Варшаве и Бресте. Тыловой склад предполагается основать в Минске, где идут заготовки необходимого для армии.

Склад – это своеобразное царство; в огромном железнодорожном сарае сложены горами тысячи различных тюков. Тут есть все, что может оказаться необходимым для армии, начиная от перевязочных средств, белья, теплых комплектов, кончая кипятильниками, кроватями для лазаретов и прочее. Целый день с раннего утра тут кипит жизнь, трещит телефон, снуют фигуры надсмотрщиков, рабочих, грузчиков. Целый день идет нагрузка,