Великая война. 1914 г. (сборник) - Леонид Викторович Саянский

слезы. Лицо офицера дрогнуло, какой-то мускул нервно сжался на щеке, и глаза вдруг стали необычайно светлыми, лучезарными, струящимися, как звезды влажным вечером, от переполнивших их слез.

– Эх, Заяц, Заяц!.. – шепотом проговорил офицер, не находя голоса от нахлынувших слез. – Эх, Заяц, Заяц!..

Так плакали два человека, пережившие вместе огромное и прекрасное, как жизнь и смерть человеческая – и вышло так, что почему-то потянулся за платком нахмурившийся доктор, стали сморкаться сестры, и отвернулся к стене огромный солдат с окровавленной кистью руки… И все в небольшой, наполненной человеческим страданием комнате плакали отчего-то, глядя на двух встретившихся людей, – плакали хорошо, радостно, теплыми, очищающими душу слезами, от которых так больно и сладко делается на сердце.

В соседней комнате пчелиным жужжаньем гудели голоса дожидающихся раненых; пахучим махорным дымком тянуло из-под двери в ту комнату.

На пункте правило: сначала перевязка, потом чай и ужин.

VIII

После перевязки, чаепития и ужина раненые отправляются спать. Спят они до следующего утра, а иногда, в зависимости от расположения пункта, прибытия на эвакуационный пункт санитарных поездов и прочих обстоятельств, до ночи. За это время, сравнительно короткое, солдаты успевают до некоторой степени отдохнуть и отойти от жгучих впечатлений недавно пережитого.

В чайной пункта самые интересные разговоры. Там, в перевязочной, сжатые от боли зубы, иногда подавленный стон, там раскачавшаяся волна страданий медленно и неохотно входит в свои берега. С мучительным, напряженным лицом сестра отпутывает присохшие кровавые повязки от раны, доктор в белом халате поминутно моет руки, и какой-нибудь коренастый, заросший волосами запасный, поддерживая одной рукой сползающие штаны, торопливо крестится другой, перед тем, как лечь на операционный стол. Больших операций на пунктах не делают, или делают в крайнем случае, когда грозит осложнение, надобно вычистить рану и прочее. Но эти «маленькие», «пустячные», «легкие» мелочи, о которых доктора говорят снисходительно-добродушно, на взгляд постороннего человека, должны требовать величайшего терпения.

Я помню случай на пункте в Б – ах, куда притащился раненный шрапнелью солдат. Санитары помогли ему раздеться, сняли рубаху, и под светлыми лампами сверкнуло здоровое мужское тело без единой отметины.

– Куда ж ты ранен? – вытирая руки, спросил доктор. – Ты, брат, как облупленное яичко…

Солдат вытянул голые руки по швам и кивнул головой набок:

– Подмышку, вашбродь!!.

Когда подняли правую руку солдата и заглянули подмышку, увидели маленькую, кругленькую дырочку, в которую не мог бы пролезть обыкновенный волошский орех. Рана была шрапнельная, рикошетная, т. е. шрапнельная пулька ударилась сначала в землю и потом ударила солдата в бок. Получена она была в то время, когда ночной атакой брали деревню С. Раненый вместе с другими товарищами кинулся к невысокому сравнительно забору и, ухватившись руками за верх его, делал попытку перелезть. Рана по разряду считалась легкой.

– Больно? – спросил доктор, исследуя ранение в то время, когда сестра приготовляла бритву для удаления волос, окружавших рану.

– Нэ сильно больно… – пониженным голосом, с определенным малороссийским акцентом ответил солдат.

Держался он бодро, стоял на ногах крепко, но обстановка перевязочной, яркий свет после трехверстного путешествия по грязным полям в полном мраке, блестящие медицинские приборы, сверкающие никелированными ручками, белый операционный стол – вся обстановка произвела свое впечатление.

Чтобы преодолеть его, нужно сделать известное усилие, тронуть какой-то нервный рычаг, может быть, сжать зубы и закрыть глаза. Я знавал в своей жизни людей здоровых, с крепкими нервами, сильных, не использованных жизнью, так сказать, которых приводил в смятение один вид кресла дантиста.

IX

В данном случае дело было гораздо сложнее удаления испортившегося зуба. Следует помнить, что на пункты приходят люди, пережившие в три – четыре месяца столько, сколько не переживешь во всю жизнь. Попробуйте хоть на минуту, на секунду вообразить дни, полные бездеятельного (это ужаснее всего – бездеятельного) лежания в окопах, когда он гвоздит «чемоданами», нащупывая этот самый окоп. Попробуйте подумать о «вечернем туалете», как выразился один знакомый мне офицер, сидящих в таком окопе, о приготовлении к ночной атаке или отражении ее… Этот осмотр винтовки, хорошо ли подает патроны? – какой-нибудь простой, бытовой вопрос, вроде:

– Демьянов, а Демьянов? Будто у тебя вазелин был, дай смазать, замок словно бы задерживает… Сырость все проклятая!

Сырость, от которой появляются на стальном замке винтовки ржавые пятна, задерживающие свободный ход патрона. Простой вопрос, – с очень простой мотивировкой, но подумайте же одну минуту: ведь в этой же самой сырости люди сидят неделями!..

А самая атака… Я встречал солдат, переживших пять – шесть ночных атак. Нервное напряжение при перебежках, перед тем, как ударить в штыки, настолько велико, что мы, не военные, не пережившие этого люди, не можем во всей полноте вообразить его. – Когда вдаришь на «ура», то уж кончено!.. Будто туман какой в глазах, – темно, зги не видать, а ты видишь, и где он схоронился, и как тебе его ловчей звякнуть, а до тех пор… Господи, после глядишь – каких-нибудь десять – пятнадцать сажен перебежка была, а вытянулась она на три версты, вот оно как жутко!.. И не верь, и не слушай, кто скажет тебе, что не страшно! – покуда перебежку делаешь, за кучкой, в канавке, за камушком каким-нибудь припадаешь – отца-мать вспомнишь… А только остановиться нельзя – нет в тебе силы остановиться, разве что прикажут – так опять же это дело начальства, а так прет тебя вперед, и кончено… А как завидел их, шишки эти самые на касках, ну, тут уж пошло… Вступит туман в глаза, и кончено, – где ты и что такое есть – память отшибло… Греха таить нечего – тоже звереешь тут маненько, может, и зря которого лупанешь штыком, ай прикладом там. Так ведь и то сказать – одна перебежка до чего тебя доведет!..

Слов нет. Нервы нашего русского крестьянина, живущего какой бы там ни было экономически, но физически здоровой жизнью, – нервы крепкие. Не с ними тягаться городскому, в большинстве случаев, порядком-таки изнеженному цивилизованным биргалем немецкому солдату; но при всей крепости этих нервов живая смерть, с которой сталкивается лицом к лицу русский солдат, не шутка.

X

И вот такие испытавшие в своей жизни огромнейшие подъемы люди попадают на пункт.

Раненный шрапнелью подмышку солдат пред тем, как лечь на операционный стол, торопливо крестился и робко, просительно поглядывал на приготовившихся к сложной перевязке сестер. Но в этом – и только в этом – выразился весь нервный скачок, который он должен был сделать перед зловещим гипнозом пинцетов, кривых ножей, странных по форме