Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

– Что с девочкой?

– Эээ, – она на мгновение замялась, а потом резко подняла мою правую руку, – у нее опасные красные пятна!

– Раньше их не было?

– Нет!

Зачем воспитательница соврала, я не знала. Эти пятна на правой руке были у меня всегда. Кто только не пытался отмыть мне руку – терли и мылом, и мочалкой, скребли чуть ли не до крови. Она и сама это делала.

– Таааак… – Доктор взял со стола очки и нацепил их на нос.

– Это какая-то инфекция, – шепотом сообщила она, – представляете, если все заболеют?! Что нам тогда с ними делать?

– Отставить панику. – Врач одним точным движением выдвинул из-за стола стул, сел и склонился над моей рукой.

– Вам легко говорить, – воспитательница незаметно подобралась поближе и прижалась грудью к плечу великана, – а у меня тридцать детей!

– А у меня сто пятьдесят. – Он повел плечом, словно желая избавиться от непрошеного соседства, и, аккуратно нажав на красное пятно, спросил меня: – больно?

Я хотела ему ответить, почему-то почти не испугалась этого незнакомого человека, такого лохматого и большого, но не успела даже рот открыть.

– Да! – выпалила за меня воспитательница.

– Простите, – голос врача изменился, – я спросил у ребенка, а не у вас.

– У кого?! – Она выпучила глаза и непонимающе уставилась на него.

– У ребенка, – он старательно повторил, – у вашей девочки.

– Она не разговаривает! – Щеки ее покраснели.

– Правильно, вы ей не даете. Не видите, девочка вас боится?

– Меня?! Думайте, что говорите!

– Я как раз думаю, – врач осторожно держал мою руку в своих больших ладонях, – а ну-ка, выйдите вон. Будьте добры.

– Я помочь, – закудахтала она, пятясь к двери, – вдруг тут инфекция! А вы устроили. Хам!

Она развернулась на каблуках – я только сейчас заметила, что воспитательница не в привычных тапочках, а в туфлях, которые надевала только в дни спонсоров, – и выскочила за дверь.

– Невозможно работать, – пожаловался мне доктор с улыбкой, продолжая ощупывать руку, – шпионы! Выяснили в два счета, что холостой, ходят теперь табунами. Одна за другой.

Он еще покрутил мою руку.

– Так я и думал, – он с облегчением улыбнулся, – у тебя ведь давно эти пятна?

Я молча кивнула.

– Не беспокоят?

Я отрицательно мотнула головой.

– Тогда все в порядке. – Он на секунду задумался. – Смазывай их сливочным маслом, чтобы кожа не сохла и не чесалась.

Он улыбнулся, поймав мой изумленный вопросительный взгляд.

– Обычное масло, знаешь? Вам на бутербродах дают, – объяснил он на понятном мне языке, – ты его возьми и руку помажь. Будет легче.

Он подождал, когда я ему поверю, потом встал и махнул мне рукой.

– Пойдем отведу тебя в группу. Скоро подъем.

За завтраком мы сидели с Аней за столом – каждая на своем месте. Она безо всякой охоты, просто потому, что надо есть, ложку за ложкой отправляла в рот манную кашу. Я свою кашу уже проглотила – на автомате, не чувствуя вкуса – и теперь неотрывно смотрела на квадратный кусочек масла, который лежал на хлебе. Пока мы ходили в туалет, пока умывались, успела рассказать Ане и про масло, и про врача. Аня заметила мой пристальный взгляд.

– Мажь, – прошептала она, тихонько кивнув на масло.

– Как?! – Я боялась, что меня накажут: знала, что нельзя так обращаться с едой.

– Бери и мажь, – не унималась Аня, – врач же сказал, надо.

Я колебалась, а Аня подбадривала:

– Надо слушаться взрослых!

Чувствуя себя преступницей, я сначала осторожно дотронулась до подтаявшего кубика указательным пальцем левой руки. Ощущения были приятными. Потом чуть осмелела и зачерпнула пальцем немного масла.

– Никто не видит, – Аня торопливо оглянулась, – давай!

Страх чуть-чуть отступил. Я положила правую ладонь на стол и стала размазывать масло по красным пятнам. Мне казалось, что они на глазах белеют, становятся незаметными. Это было хорошо. Значит, врач говорил правду! Я зачерпнула еще.

– Мажь, – подзадоривала Аня, – не бойся.

Я с удовольствием размазывала масло по руке. И воображала, что скоро вылечу свои пятна. От масла они пройдут, я стану как все. Мне больше не будет стыдно за то, что я не такая, за то, что не могу отмыться от неопрятной красноты…

И тут за спиной раздалось шарканье взрослых ног. Я дернулась и быстро спрятала правую руку. Воспитательница подошла к нашему столику и склонилась надо мной.

– Что там у тебя?

Я, как обычно, открыла рот и начала глотать воздух, не в состоянии произнести ни слова.

– А ну покажи!

Не двигаясь, я продолжала сидеть, сунув руку под стол. Решила молчать до последнего. Воспитательница видела размазанный пальцем кубик масла, спрятанную под столом руку и ничего не могла понять. И тут как гром среди ясного неба.

– Она мазала, – звонкий голос Ани прозвучал на всю столовую, – маслом руку!

– Что?! – Воспитательница замерла в изумлении.

– Мазала руку, – повторила Аня.

– Чем?

– Маслом. С бутерброда, – охотно объясняла Аня, – это чтобы пятна прошли. Вот эти красные на руке. Чтоб их не стало.

Щеки мои пылали, я чувствовала себя преданной. Единственный близкий человек рассказал воспитательнице, что я сделала с рукой, прекрасно зная, как меня за это накажут. И она не сказала ни слова о враче! Не объяснила, что это он так велел. Сам он тоже никого не предупредил. Что теперь будет?! Но я же не специально так сделала. Я не хочу быть плохой. Я хочу всегда-всегда слушаться взрослых.

– Ах ты, бессстолочь!

Воспитательница схватила меня за запястье и вытащила из-за стола. Стульчик упал, на мгновение я взлетела в воздух. В руке что-то хрустнуло, но она не обратила на это внимания.

– Так обращаться с едой! Сидят тут на всем готовом. Паршивцы!

Она протащила меня через всю столовую волоком. Втолкнула в спальню и оттуда – в туалет. Раздела, поставила в ванную и начала намыливать хозяйственным мылом с головы до пят. Правую руку она терла с диким остервенением, впившись в мое плечо пальцами так, что от боли у меня искры сыпались из глаз.

– Паршивка, – повторяла воспитательница, продолжая возить по мне вонючим куском коричневого мыла, – дрянь малолетняя!

Она намылила меня и оставила, а сама ушла. Я знала, что снова буду стоять в ванне голая, пока не продрогну. Пока не лопнут все пузыри и надо мной не сжалится кто-нибудь. Буду стоять час или два…

Тот урок я запомнила на всю свою жизнь. Руку больше никогда и ничем не мазала. И с Аней перестала говорить. Единственная. Самая близкая. Она меня предала.

Глава 8. Прощание

Я окончательно замкнулась в себе. Единственное окно наружу – Аня – закрылось. Я стала умной, ничего лишнего не делала, никому ни о чем не говорила. С детьми не общалась. Молча выполняла указания взрослых. Разговоров про чувства, про жизнь не было никогда и ни с кем. Был однообразный, раз и навсегда заведенный порядок, в котором мы, сироты, не различали ни дней, ни друг друга. Я мучилась оттого, что не могла больше доверять Ане. И хотя мы по-прежнему сидели с ней за одним столом, ходили, взявшись за руки, в туалет, к себе я ее больше не подпускала.

Однажды утром, это было в конце ноября 1998 года, меня и Аню после завтрака привели в спальню. Дети одевались на прогулку, а нас почему-то отделили от группы – воспитательница взяла обеих за запястья и подвела к кровати. На ней лежали два новых спортивных костюма ярко-желтого цвета.

– Одевайтесь.

Женщина с глазами оленя впервые за все время, что мы жили в доме ребенка, улыбнулась нам. В ее голосе прозвучали новые теплые нотки. И я поняла, что происходит что-то очень важное. Я осторожно дотронулась до костюмчика рукой – вдруг все-таки нельзя? – он оказался мягким, словно цыплячий пух. Неужели теперь мой?! Не отберут? Я нерешительно оглянулась на воспитательницу.

– Надевай-надевай, – засмеялась она, – можно.

Я торопливо стащила с себя платье и ненавистные колготы, осторожно натянула сначала штанишки, потом кофточку. На моей груди теперь красовался синий якорь. Первый раз в жизни вещь, которую я надела, мне нравилась. Мы с Аней, обе желтые, стояли друг против друга и смотрелись как в отражение.

– Идем! – поторопила воспитательница.

И мы вышли из спальни. Прошли мимо пустой игровой. Вошли в раздевалку. Мы