Сталинградская эпопея. Свидетельства генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса. 1939—1943 - Коллектив авторов

грузов просто физически невозможно доставить по воздуху. Высказывается о вялом руководстве и об общем положении. Сегодня фюреру будут докладывать о плане прорыва. Манштейн ведет себя так, как будто уже знает решение…»

19 декабря 1942 года. Манштейн отдал приказ по своей группе армий: 6-й армии готовиться к порыву на юго-запад…

Сегодня в снабжении Сталинграда участвовало 154 машины. Доставлено 289 тонн грузов…

«…Фюрер, однако, решил, что в Сталинграде надо держаться, – записал фон Рихтгофен. – От Манштейна и Цейцлера я узнал, что во время доклада рейхсмаршал [Геринг] сказал, что положение с продовольствием в Сталинграде не такое уж и плохое. Не говоря уже о том, что для его талии было бы полезно хоть немного побыть в котле, мои обращения не дошли наверх, или им просто не поверили. Раньше можно было сделать выводы, но теперь они ведут себя как глупые юнцы, которые уже не могут ничего сделать!»

Заключительное слово генерал-фельдмаршала Паулюса. Ретроспективное рассмотрение и выводы

Весь комплекс событий под Сталинградом можно разделить на три последовательных этапа.

1. Бросок к Волге.

В общих рамках войны летнее наступление 1942 года представляло собой попытку с помощью еще одного наступления решить задачу, решение которой не удалось поздней осенью 1941 года, а именно довести до победного конца Восточную кампанию – следствия внезапного нападения на Россию – в надежде победоносно завершить войну в целом.

Перед военным командованием, согласно его представлениям, на первом плане стояли чисто военные задачи. Эта основная установка командования, рассмотрение летнего наступления как последнего шанса для Германии выиграть войну, преобладала и на двух последующих этапах Сталинградской операции.

2. После начала ноябрьского русского наступления и окружения 6-й армии и части 4-й танковой армии – всего около 220 тысяч человек (уже говорилось, что эта цифра не соответствует действительности. 23 ноября Красная армия окружила около 330 тысяч человек (не считая двух румынских корпусов у Распопинской), включая и несколько десятков тысяч хиви (их участь, как и всех предателей, – виселица или пуля, а затем быть зарытым в безвестной яме). – Ред.) стало появляться – вопреки лживым заверениям и иллюзиям Верховного главнокомандования вермахта – понимание того, что вместо «победоносного похода против России» на первый план выступил совершенно иной вопрос: как можно избежать поражения на Востоке и тем самым проигрыша всей войны?

Эти мысли были очень характерны для командования и войск 6-й армии в то время, как вышестоящее командование (группа армий, начальник Генерального штаба сухопутных сил и Верховное главнокомандование вермахта) все еще верило в шансы на победу или делало вид, что верило.

Мнения относительно необходимых военных мер и решений, вытекающих из обстановки, сильно расходились. После того как вышестоящее командование, исходя из упомянутых соображений и обещания помощи, отклонило план еще возможного в тот момент прорыва, ему (командованию) оставалось только одно – не допускать самостоятельных действий подчиненных командиров, чтобы предотвратить дезорганизацию и развал всего южного крыла Восточного фронта. Если бы это случилось, то в очень скором времени вместе с исчезновением исходных надежд на победу была бы уничтожена всякая возможность избежать решающего поражения и полного развала всего Восточного фронта.

3. На третьем этапе, после провала попытки деблокирования и прекращения обещанной помощи, речь шла исключительно о выигрыше времени, необходимого для реорганизации южного крыла Восточного фронта и спасения крупных германских сил, находившихся на Северном Кавказе.

Если бы это не удалось, то, учитывая масштаб ожидавшегося поражения, оно одно могло бы привести к проигрышу всей войны.

Вышестоящее командование выдвинуло следующий аргумент: «героическая стойкость 6-й армии» позволит избежать худшего для всего фронта. Таким образом, вопрос сопротивления 6-й армии под Сталинградом был поставлен в аспекте одной проблемы: исходя из положения, каким оно мне представлялось и, более того, было мне представлено, помешать тотальному поражению могла только стойкость 6-й армии, которой надо было держаться в Сталинграде до конца. Об этом же говорили последние радиограммы – «наступает решающий час». От соседей справа мы все время слышали один и тот же вопрос: «Как долго еще продержится 6-я армия?»

После возникновения котла, но прежде всего после неудачной попытки деблокирования силами 4-й танковой армии (в конце декабря 1942 года), в вышестоящем командовании возникли серьезные разногласия.

С одной стороны, я получал строгие запрещающие приказы и призывы оценить общую обстановку. С другой стороны, были человеческие чувства, возникавшие от вида неописуемых бедствий и страданий моих солдат и побуждавшие меня к прекращению борьбы. При всем сострадании к несчастьям и страданиям вверенных мне войск, я считал, что в своих действиях должен прежде всего руководствоваться точкой зрения вышестоящего командования. 6-я армия должна была взять на себя неслыханные страдания и принести безымянные жертвы, руководствуясь твердыми убеждениями, чтобы спасти от еще больших жертв и страданий соседние армии.

Оценивая положение, сложившееся к зиме 1942/43 года, я тогда искренне считал, что наша решимость стойко держаться в Сталинграде служила интересам немецкого народа, так как мне казалось, что поражение на Восточном фронте лишит нас всяких перспектив на политический выход.

Любой мой самостоятельный выход за общепринятые рамки или осознанное невыполнение отданных мне приказов означал взятие на себя ответственности вначале – при прорыве – за судьбу соседей, а потом – при преждевременном прекращении сопротивления – за судьбу южного крыла фронта, а в конечном счете и за судьбу всего Восточного фронта. Это означало – по крайней мере, внешне – мою личную ответственность за проигрыш войны в глазах всего немецкого народа. Меня незамедлительно привлекли бы к ответственности за все оперативные последствия на Восточном фронте.

Да и какие убедительные и обоснованные аргументы – при неуверенности в реальном конечном исходе – могли быть у командующего 6-й армией, чтобы не выполнять приказы перед лицом врага? Является ли угрожающая или субъективно осознаваемая безнадежность положения достаточным основанием для командующего отказаться от выполнения приказов? В случае Сталинграда, если отвлечься от последних дней обороны, положение вовсе не казалось абсолютно безнадежным и даже с субъективной точки зрения не выглядело однозначно. От какого подчиненного мог бы я потом в подобной – по его мнению – тяжелой ситуации требовать повиновения?

Освобождает ли перспектива собственной смерти, гибели или пленения армии от ответственного долга солдатской дисциплины?

Сегодня на этот вопрос можно дать ответ себе и своей совести.

В то время вооруженные силы и народ не поняли бы такого поступка с моей стороны. По своему эффекту это был бы революционный политический акт, направленный против Гитлера. Вопрос в том, что оставлением позиций в Сталинграде я мог дать в руки Гитлера еще один