Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

Хрущёв не скрывал от Кадара своего скептицизма по поводу югославского самоуправления: «Я бывал на предприятиях, там нет никакого самоуправления»; всё решают директора при очевидной слабости парткомов. Правда, идут поиски (через выборность директоров и т. д.) неких новых форм, «чтобы директор в какой-то степени зависел от трудящихся», отчитывался перед некими представительными органами трудящихся. Признавая целесообразность реформирования управления предприятиями таким образом, «чтобы руководство предприятием осуществлялось не в форме единоличной ответственности, а посредством консультирования с представителями рабочих», Хрущёв явно «посягнул» на приоритет югославов, вспомнив опыт Советской России в 1920-е годы, который мог бы быть применен и в новых условиях. Заимствование некоторых полезных черт «самоуправленческого» опыта он считал нежелательным еще и потому, что дало бы повод югославам ходить «с поднятым хвостом, потому что мы применяем их методы. Мы такого не допустим». Лучше вернуться к начальному периоду нашей собственной революции и продолжить на более высоком уровне собственные традиции организации производства, резюмировал советский лидер.

Что касается присутствия делегаций КПСС и ВСРП на очередном, VIII съезде СКЮ, запланированном на декабрь 1964 г., Хрущёв дал уклончивый ответ: «Обмен партийными делегациями еще не означает партийных отношений. Это всего лишь эпизодические встречи для обсуждения некоторых вопросов. Пока они не ликвидируют свои взгляды по спорным вопросам, у нас с ними не будет партийных отношений… Если бы мы поехали, то обязательно бы высказались по поводу того, что по многим вопросам наши мнения расходятся, что мы не можем забыть его [т. е. Тито. — А. С., К. К] речь в Пуле, потому что это была речь антилениниста… При этом мы видим, что они сделали большой шаг вперед, увеличив ведущую роль партии в руководстве государством и народным хозяйством, в области централизации руководства».

VIII съезд СКЮ состоялся через два месяца после отставки Хрущёва, в нем приняли участие делегации как КПСС, так и ВСРП, причем советская сторона избегала установок афишировать сохранявшиеся разногласия[753]. Съезду предшествовала пятидневная поездка Тито в Венгрию в середине сентября 1964 г. с официальным визитом[754], очень плодотворная, давшая толчок многосторонним связям и во многом ставшая вехой в развитии двусторонних отношений[755]. Ход событий подтверждал установку Кадара, нашедшую отражение и в его вышеупомянутых беседах с Хрущёвым в 1963–1964 гг.: ВСРП в принципе не против развития венгерско-югославских отношений и в межпартийном формате, но переход к нему должен быть органичным и плавным с учетом тех проблем, которые существовали между партиями на предшествующем этапе. В противном случае это может вызвать в венгерской партии и в народе непонимание и вопросы, на которые трудно дать ответы.

Записи бесед советских и венгерских лидеров в июле 1963 и марте–апреле 1964 г. показывают, что югославский вопрос ни в одной из своих ипостасей в это время не относился к числу наиболее животрепещущих ни для одной из сторон и ему уделялось куда меньше внимания, чем линии КПК на раскол коммунистического движения и даже особой позиции Румынии внутри ОВД и СЭВ. (Румынские дела вызывали в Будапеште не меньшую, а даже еще большую настороженность, чем в Москве, в силу того, что сопровождались подъемом румынского национализма, а это способствовало ухудшению положения большой венгерской диаспоры в Трансильвании).

Встреча Тито и Кадара в сентябре 1964 г. продемонстрировала ту степень близости, которую невозможно было себе представить 2–3 годами ранее. Кадар, знавший о немалом югославском влиянии на руководство Румынской рабочей партии, воспринимавшее Югославию как эталон социалистической страны, проводящей независимую внешнюю политику, по сути солидаризировался с просьбой к Тито Хрущёва. (В июне 1964 г. на встрече в Ленинграде Хрущёв просил Тито повлиять на румын, чтобы те пересмотрели свои позиции в вопросах взаимоотношений с СССР и заняли более четкую и критическую линию относительно политики КПК)[756]. Как явствует из записи беседы Кадара с послом СССР Г.А. Денисовым 19 сентября 1964 г., после завершения визита, югославский лидер с пониманием воспринял его слова «о проявлении националистических тенденций среди отдельных румынских товарищей», рассказал о своей уже состоявшейся беседе на эту тему с Г. Георгиу-Дежем, заметив также, что в общении с румынскими товарищами надо проявлять терпение и такт. «По словам Кадара, Тито осуждает неправильное поведение румынских товарищей, но предостерегает от торопливости в выводах»[757]. Что же касается влияния югославских представлений о социализме на настроения венгерской интеллигенции и рабочего класса, то оно в первой половине 1960-х гг. (по контрасту с 1956 годом!) уже мало волновало венгерское руководство. Ни в одном из выступлений Кадара в ходе встреч с Хрущёвым о таком влиянии не упоминалось, в отличие от влияния ультралевого, маоистского, которое венгерского лидера, судя по тем же выступлениям, реально заботило.

Ситуация если и менялась после отставки Хрущёва в октябре 1964 г., то только в том плане, что титовская Югославия воспринималась в Будапеште как всё менее проблемный сосед — особенно в сравнении с таким проблемным соседом, как Румыния. Отношения с Бухарестом были осложнены целым рядом факторов: широкое общественное мнение в Венгрии было очень недовольно ширящимися ограничениями в распространении венгерского языка в системе образования и административной практике Трансильвании[758], а кроме того официальный Будапешт, поддерживая линию Москвы на расширение и углубление экономической интеграции стран СЭВ, критически относился к планам Румынии затормозить этот процесс[759]. На фоне недовольства в Венгрии (не только интеллигенции, но во всё большей мере и кадаровской партократии) положением более чем полуторамиллионной венгерской диаспоры в Румынии в прессе ВНР с весны 1966 г. стали все чаще писать о благоприятных условиях развития культуры венгров Воеводины: власти титовской Югославии, рассматривая «своих» венгров как мост для сближения двух стран, не ставят препон на пути их культурных связей с Будапештом. Контраст с ситуацией в Румынии внимательный читатель мог наблюдать, что называется, невооруженным глазом.

Подводя итоги, следует констатировать: естественное для близких соседей стремление к достижению нормальных отношений и многостороннему сотрудничеству в середине 1950 гг., тем более сильное, что в 1949–1953 гг. отношения Венгрии и Югославии балансировали на грани перерастания в «горячую» войну, наталкивалось на многочисленные препятствия. Команда Ракоши, с конца 1940-х годов много сделавшая для разжигания антиюгославской истерии (причем в международном масштабе), никак не могла рассматриваться в Белграде как заслуживающий доверия партнер, и сама не проявляла готовности к сближению. Официальный Будапешт не без оснований воспринимал югославское влияние как фактор, подрывающий его власть, тем более в условиях, когда венгерские коммунисты-реформаторы на волне обновления, стимулированной XX съездом КПСС, поддерживали тесные связи с дипломатической миссией ФНРЮ и активно ссылались на югославские образцы и внешнеполитические концепции, противопоставляя югославский опыт