Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли - Эрнст Юнгер

понятием свободы и соразмерными ему формами жизни; они нуждаются в обуздании силой, способной говорить на их языке. Мы имеем тут дело с одной из великих материальных революций, совпадающих с появлением рас, которым подвластны волшебные силы таких новых средств, как бронза, железо, лошадь или парус. Подобно тому как лошадь получает свое значение только благодаря рыцарю, железо — благодаря кузнецу, корабль — благодаря «трижды окованной медью груди», смысл, метафизика технического инструментария проступает только тогда, когда в качестве соразмерной ему величины появляется раса рабочего.

Различию в используемых средствах соответствует различие в обустройстве и овладении покоренным миром. Для бюргера этот процесс выражается в духовном создании конституций, где тот самый разум, что разрушил старое общество, выступает фундаментом и основным мерилом нового. Для рабочего соответствующая задача состоит в созидании органической конструкции из вовлеченных в безграничное движение масс и энергий, которые оставил после себя процесс разложения бюргерского общества. Тогда та рамка, в которую заключена свобода действия, — это уже не бюргерская конституция, а рабочий план. Как бюргер в качестве поля для своей деятельности обнаруживает сначала абсолютное государство, так и первые движения рабочего осуществляются в пределах национальной демократии, средства которой нужно вырвать из рук двух столпов бюргерского общества — индивида и массы.

Что касается положения вещей, с которым сталкивается человеческий род, решившийся на проведение обширных планов, то оно благоприятно постольку, поскольку ликвидация всех традиционных уз бюргерским понятием свободы выровняла ситуацию, позволяющую теперь наметить новые контуры в старых порядках. В результате ликвидации старых ценностей создалось положение, в котором смелое вмешательство встречает минимум сопротивления. Всюду, где мир испытывает страдания, он достиг того состояния, в котором скальпель врача ощущается как единственно возможное средство.

План, как он выступает в рамках рабочей демократии, то есть в неком переходном состоянии, характеризуется завершенностью, гибкостью и оснащенностью. Эти признаки, равно как и само слово «план», подтверждают, что речь тут не может идти об окончательных мерах. Тем не менее плановый ландшафт отличается от чисто мастерового ландшафта тем, что он имеет точно определенные цели. В нем отсутствует перспектива безграничного развития, а также свойства того политического perpetuum mobile, который снова и снова заводится противовесными силами оппозиции.

Такая оппозиция здесь столь же мало осмысленна, сколь мало она, к примеру, способна ускорить движение военного корабля. В политических движениях XIX века постоянно повторяется революция разума, пусть и легитимированная конституцией. В плановом ландшафте такое возвратно-поступательное движение представляется расточительством. Марш здесь осуществляется в ряде этапов, достичь которых нужно в сроки, рассчитанные генеральным штабом. Подобно тому, как средства, которые легитимирует рабочий, несут в себе не мировоззренческий, а предметный характер, так и задачи, встающие в рамках плана, отличаются тем, что точно выражаются в цифрах. Эти задачи возникают уже не в результате обмена мнений, а в рамках проектного задания. Работа в целом, не принадлежащая ни массе, ни индивиду, с помощью плана приобретает наглядность, так что ее результаты видны как время на циферблате часов.

Следовательно, степень выполнения задания становится столь же легко проконтролировать, сколь не поддается контролю действительное основание тех либеральных фраз, с помощью которых адвокат завоевывает общественное мнение.

76

План считается завершенным постольку, поскольку рабочему в качестве поля его деятельности предлежат государственные структуры XIX века, а именно, национальная демократия и колониальная империя.

В рамках сообщества государств, образованного на основании либеральных понятий, новоявленная рабочая демократия играет примерно такую же роль, что и органическая конструкция типа в рамках либеральной демократии. Если тип вначале старается образовать государство в государстве, то рабочая демократия ищет возможность уклониться от правил игры, действующих в пространстве либеральной политики, — от свободной торговли, от решений съездовского большинства, от интернационального, покоящегося на устаревших ценностных масштабах определения курса страны, от гуманистической аргументации, а также, естественно, и от оставленного либеральной демократией наследства, состоящего из договоров и обязательств.

Эти усилия приводят в результате к изоляции, которая, по всей видимости, не только противоречит тому положению, что гештальт рабочего обладает планетарной значимостью, но и может быть понята как регресс в сравнении с теми формами общения, которые приняты между либеральными демократиями.

В самом деле, пересекая сегодня какую-нибудь из границ, Агасфер вспомнил бы, скорее, о мерах абсолютного государства, а не о мерах либеральной демократии. Так, строгий надзор за людьми, материальными благами, контроль за информацией и платежными средствами напоминает практику меркантилистских систем или паспортный режим, который до мировой войны можно было еще встретить только в царской России.

Очевидно, что все эти запреты на импорт и иммиграцию, равно как и стремление получить независимость от иностранных валют, несовместимы с законами либерального мышления. Однако гораздо примечательнее тот факт, что эта растущая склонность к автаркии противоречит также и тому, как устроены средства, которыми располагает рабочий.

Это противоречие исчезает тогда, когда становится видно, что якобы имеющий здесь место регресс следует оценивать как такое попятное движение, которое обычно предшествует разбегу. Этим объясняются те меры, которые не соответствуют характеру работы самому по себе, как, например, искусственное взращивание некоторых отраслей торговли, промышленности и сельского хозяйства, нерентабельное строительство воздушного и морского флота, производство одних товаров, изготовление которых обходится дороже, чем закупка, и вывоз других в условиях устаревших и противоречащих сущности планирования конкурентных форм.

Эти попытки воплотить тотальную жизненную позицию в ограниченных сферах ведут к своего рода осадной экономике, которая выглядит не менее удивительно, чем многочисленные постоянные армии на небольших и тесно соприкасающихся друг с другом территориях, как их наблюдали путешественники XVIII века. Как в то время повсюду можно было наткнуться на резиденции, парковые ландшафты и сильные гарнизоны, так и сегодня мы обнаружим, что ни одно государство не хочет отказываться от какого-либо из особых признаков тотального характера работы. И точно так же, как в те времена люди в подражание великим образцам преступали меру своих сил, они преступают ее и сегодня. Самолеты, дирижабли, турбоходы, водохранилища, механические города, моторизованные войска, гигантские арены суть формы, в которых репрезентируется господство рабочего, и приглашение осмотреть эти устройства соответствует приглашению на итальянскую оперу, которое знатный чужеземец получает от абсолютного монарха.

Здесь следует заметить, что рабочий стоит выше тех удобств, которые он предлагает своему посетителю, чего нельзя было представить себе еще совсем недавно, а именно, в пространстве бюргерского мышления. Это приблизительно то же превосходство, которое имеет летчик, награжденный орденом Pour le mérite[49], по сравнению с пассажиром первого класса[50]. Здесь будет, наверное, уместно сказать пару слов по вопросу о частной собственности, который в контексте исследования