Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли - Эрнст Юнгер

Надежда на то, что такие состояния проплывут над поверхностью ландшафта подобно зонам низкого давления, обманчива. Старым порядкам недостает способности к сопротивлению, и человека в них всегда можно застать только в страдании. Сами массы и те конституции, которыми они себя наделили, настолько беспомощны, что не способны двигаться с той скоростью и уверенностью, каких требует возникшая опасность. Масса — это уже не та величина, которая делает хорошую или плохую погоду, она сама оказывается первой, на кого обрушивается ненастье. Поэтому язык агитации с его натужными порывами лишается своего значения; он должен уступить место языку приказа, который раздается с капитанских мостиков кораблей. Это, разумеется, предполагает, что масса приводится в состояние, которому присуща функциональная гибкость, позволяющая выполнять такие движения, что она, таким образом, превращается в органическую конструкцию. Необходимые для этого меры приобретают свою весомость, с одной стороны, благодаря ужасающим средствам, которыми распоряжается действительный авторитет, то есть легитимная репрезентация гештальта рабочего, а с другой — и это гораздо важнее — благодаря новому представлению человека о счастье, которое видится уже не в развертывании индивидуального существования.

Это уменьшение внутреннего сопротивления, то есть, в сущности, бюргерской свободы, благодаря упаковке атомов в кристаллы высвободит такие силы, которые сегодня нельзя себе даже представить.

Подобно тому как здесь энергия добывается за счет устранения сопротивлений, решающим пробным камнем будет вопрос о том, сможет ли изменчивость средств, пока еще несущая в себе угрозу, превратиться в новый источник силы. Это можно будет узнать, если окажется, что изменчивость не в состоянии перечеркнуть план высшего порядка, но, напротив, органически включая ее в себя, он сам способен управлять ею. Мы видели, что в чисто мастеровом ландшафте человек был подчинен изменчивости средств в такой степени, что становились возможны теории, которые его самого рассматривали как некую разновидность промышленного продукта. Напротив, военный ландшафт уже предлагает картину, отличающуюся высокой степенью завершенности и производительностью, которую окрыляет необходимость. Если взглянуть на лихорадочное производство боевых машин или искусственных заменителей необходимого сырья, идущее в такой же спешке, в какой в мастерских Вулкана ковалось оружие Ахилла, то становится видно, до какой степени техническая воля может выступать как особое выражение воли высшей расы.

Послевоенное состояние характеризует странная противоположность между положением человека и теми средствами, которыми он располагает. Мы привыкли видеть в безработице, в жилищном кризисе, в развале индустрии и экономики своего рода природное явление. Эти процессы, однако, суть не что иное, как симптомы упадка либеральных порядков. Вероятно, очень скоро люди станут считать удивительным недоразумением, что даже на таких малонаселенных континентах, как Австралия, вообще могла идти речь о безработице; тут вспоминаются испанцы — первооткрыватели Америки, которые страдали от голода посреди изобилия, когда задерживались родные корабли с провиантом. Работа — это естественный элемент, встроенный в рабочий план; в ней не может быть недостатка, как не может быть недостатка воды в океане. Поэтому и человек не может оказаться лишним, а составляет высший и ценнейший капитал.

По ходу дела можно заметить, что то же самое обнаружится и в отношении рождаемости. О том, что этот показатель нельзя так уж беспрекословно связывать с состояниями «цивилизованности», свидетельствует, с одной стороны, тот факт, что южноамериканские племена соотносят его с масштабом истребления лесов, тогда как, с другой стороны, в китайском ландшафте[54], имеющем столь яркую выраженность, не наблюдается ни малейшего сокращения огромного населения. Источником естественного богатства является человек, и любой государственный план будет несовершенным, если он не сможет включить в себя этот источник. Замене конституции рабочим планом соответствует такая гуманность, которая уже не ограничивается предоставлением человеку конституционных прав, а умеет изменять его жизнь авторитарно.

В частности, здесь следует назвать позитивную замену чисто юридических воспретительных мер заботой, являющейся обязанностью государства, прежде всего по отношению к внебрачным детям. В противоположность тем фантазиям об отборе и улучшении расы, которые играют роль уже в самых первых политических утопиях, здесь возможно своего рода воспитание, отвечающее положению о том, что раса есть не что иное, как предельное и однозначное запечатление гештальта. Ни у какой иной величины нет для этого такого призвания, как у государства — этой наиболее полной репрезентации гештальта.

Любовное и до мелочей продуманное воспитание людей определенного склада в особых поселениях, расположенных по берегам морей, в горах или в обширных лесных массивах, представляет собой высшую задачу для образовательной воли государства. Тут существует возможность создать на новом основании племя чиновников, офицеров, капитанов и прочих функционеров, которое несло бы на себе все приметы ордена, отличающегося таким единством и оформленностью, какие только можно себе представить. Именно в этом, а не в каком-нибудь переселении жителей крупных городов, состоит наиболее верный способ привлечь надежный резерв поселенцев и их спутниц ко всевозможным начинаниям внутри или вне страны.

Здесь следует вспомнить об особой роли кадетов в старой армии, где сын французского эмигранта и сын бранденбургского юнкера получали одно и то же образование; вспомним также о следах влияния духовных семинарий, прочитыавемых уже по чертам лица, или о тех восточных гвардиях, в которых никто не знал ни отца, ни матери. Положение о том, что семья есть основа государства, принадлежит к числу тех, которые ввиду их древности уже не перепроверяют, — и все же достаточно пожить некоторое время в каком-нибудь сицилийском ландшафте, чтобы увидеть, что клановые узы способны полностью поглотить узы государства.

Марши и операции, в которых вводятся в действие люди и средства, несут на себе печать работы как стиля жизни. Они целиком и полностью отличны от нерегулируемого притока людей к калифорнийскому золоту или от движений масс внутри раннего индустриального и колониального ландшафта.

Так, процессы колонизации и переселения, наблюдаемые в ходе оккупации Палестины сионистами, освоения новых районов Сибири или создания больших площадок для спорта и отдыха, с самого начала имеют характер конструктивного расчета. Подготовительные меры могут занять долгое время, зато потом сами эти образования вырастают словно по взмаху волшебной палочки.

Как растущий объем устройств, так и нивелировка старых связей сами собой приводят ко все более сильной концентрации и гибкости инициативы. Остается все меньше мероприятий, которые могут мыслиться изолированно, пусть даже речь идет о постройке какого-то частного дома. Наряду с такими областями, как самолетостроение, где момент рентабельности должен отступить на задний план, существуют другие области, которые, как, например, радиовещание и электрификация, непосредственно пересекаются с политикой, так что эти предприятия все менее подходят для акционерных обществ,