Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

после этого последовал отказ и со стороны Польши. Сталина призывали использовать французский вариант, пусть даже и без Германии, и сколотить антифашистскую коалицию[1317]. Переговоры по получению крупного кредита от германского правительства, начатые по предложению Берлина, затормозились. Однако 14 сентября Сталин телеграммой, которая, как обычно, вылилась в постановление Политбюро, убеждал Куйбышева, что «немцы от нас не уйдут, так как они нуждаются в [торговом] договоре с нами больше, чем мы»[1318]. Тем не менее 18 сентября после активной дипломатической работы по получению голосов других стран Советский Союз формально вступил в Лигу Наций[1319]. Многие коммунисты и комсомольцы были недовольны участием в версальской империалистической системе[1320]. Сам Сталин когда-то назвал Лигу «антипролетарской комедией»[1321].

Советские газеты разъясняли, что некоторые империалистические державы при всей их враждебности к социализму не хотят допустить антисоветской военной интервенции, опасаясь, что она станет толчком к мировой войне, направленной против них самих[1322]. Кроме того, вступление в Лигу являлось предпосылкой к союзу с Францией или созданию широкой региональной структуры безопасности. Тем не менее по настоянию Сталина Политбюро 23 сентября постановило: «Не торопиться с инициативой [Восточного] пакта без Германии и Польши». Франция тянула дело по своим собственным соображениям[1323]. Она обхаживала Муссолини на предмет совместного предоставления гарантий того, что суверенитет Австрии не падет жертвой нацистского нажима, однако взамен Муссолини требовал от Франции содействия в деле нормализации итало-югославских отношений. 9 октября югославский король Александр I прибыл морем с официальным визитом в Марсель, где его почти сразу же убили. В завязавшейся перестрелке с полицией был убит и французский министр иностранных дел Луи Барту. Убийца, забитый на месте до смерти, был македонцем и членом хорватской террористической организации усташей во главе с Анте Павеличем, которой покровительствовал Муссолини[1324]. Советская военная разведка подозревала, что покушение было делом рук нацистской тайной полиции, стремившейся дестабилизировать Югославию и ликвидировать оплот дружественных советско-французских отношений. Сталин писал Кагановичу и Молотову: «По моему мнению, убийство Барту и Александра — работа германско-польской разведки»[1325].

В Коминтерне Димитров при поддержке Мануильского, Куусинена, Тореза и Вильгельма Пика все так же выступал за поворот в сторону народного фронта, в то время как Пятницкий, Кнорин, Кун и прочие проводили антисоциалдемократическую линию. Димитров умолял Сталина помочь ему с изменением структуры и состава «руководящих органов» Коминтерна. В конце концов Сталин нашел время отправить ему письмо, написанное от руки. «С ответом, как видите, запоздал, приношу извинение, — писал он. — Я здесь, в отпуску, не сижу на одном месте, а брожу по разным углам… Я целиком согласен с вами на счет пересмотра методов работы органов К[ом]И[нтерна], реорганизации последних и изменения их личного состава. Я уже говорил вам как-то об этом во время беседы с вами в ЦК ВКП(б)… Надеюсь, — скоро увидимся и поговорим обо всем этом подробно. Не сомневаюсь, что Политбюро ЦК ВКП(б) поддержит вас. Привет!»[1326] Запланированный VII Конгресс Коминтерна был в очередной раз отложен[1327].

Зигзаги наблюдались и во внутренней политике. На Сталинском металлургическом заводе в Новокузнецке была арестована группа работников, и Сталин наказал Кагановичу: «Всех, уличенных в шпионстве в пользу Японии, расстрелять». Местный партийный руководитель Эйхе с сентября по ноябрь был уполномочен собственноручно утверждать смертные приговоры[1328]. В связи с якобы происходившим саботажем хлопкоуборочной кампании такие же полномочия вскоре получили партийные боссы в Челябинске и Средней Азии[1329]. В то же время до Сталина дошли прошения от заключенных ГУЛАГа, осужденных по сфабрикованным делам о вредительстве и шпионаже в пользу Японии, и диктатор 11 сентября 1934 года переслал заявления о признаниях, вырванных под пыткой, Куйбышеву и Жданову, указав: «Возможно, что содержание обоих документов соответствует действительности» — и предложив создать комиссию с целью «очистить ОГПУ от носителей специфических „следственных приемов“ и наказать последних „невзирая на лица“». Комиссия подтвердила факты, изложенные в обоих прошениях, и выявила другие аналогичные дела, в докладе от октября 1934 года указывая, что сотрудники НКВД много дней держали обвиняемых в холодных камерах, не давали им дышать и угрожали расстрелять их, если они не «сознаются». Сталин одобрил предложение послать уполномоченных в Азербайджан «для тщательной проверки» попыток сотрудников органов в карьерных целях выбить из обвиняемых максимум признаний[1330].

Необходимость отдыха и примирения после голода была очевидна всем, и в этом отношении примиренческий «съезд победителей» был успехом. Однако теперь все более явственным становилось смутное ощущение более серьезных сдвигов — членство в Лиге Наций, не столь лихорадочный второй пятилетний план, упор на законности. Вообще говоря, курс на примирение не отвечал ни характеру Сталина, ни его теории власти, подразумевавшей обострение классовой борьбы по мере успехов социализма и особую угрозу со стороны врагов с партбилетами[1331]. Тем не менее число арестов, производившихся НКВД, резко пошло на спад[1332]. Относительные послабления были заметны и в сфере культуры, где они не ограничивались снисходительностью Сталина по отношению к беспартийным писателям. «Еще недавно музыкальный критик, увидев во сне саксофон или [Леонида] Утесова, просыпался в холодном поту и бежал в „Советское искусство“ признавать свои ошибки, — писала воинственная „Комсомольская правда“ (27.10.1934), имея в виду знаменитый советский джаз-банд. — А сейчас? Сейчас от „моей Маши“ нет житья. Куда ни пойдешь, она всюду сидит у самовара»[1333].

Сталин вернулся в Москву 29 октября 1934 года[1334]. За время его отсутствия Политбюро вынесло решения по 1038 из 3945 пунктов повестки дня этого года, и по большей части эти решения были одобрены Сталиным; без его участия прошло 16 из 46 заседаний Политбюро, состоявшихся в 1934 году[1335]. 1 ноября в послании Сталину и Молотову Литвинов снова указывал, что возрождавшиеся вооруженные силы Германии, несомненно, будут использованы против СССР при поддержке Польши, Финляндии и Японии. На следующий день Сталин сдался: Политбюро, пойдя на явную уступку «коллективной безопасности», постановило начать переговоры о Восточном пакте только с Францией и Чехословакией или с одной лишь Францией[1336]. Сталин не забывал и о своей собственной безопасности. В его офисе на Старой площади, в крыле Сенатского дворца и на его московской и южных дачах носить оружие отныне было разрешено только сотрудникам НКВД. Те, кто приходил на прием к Сталину, должны были сдать все оружие, прежде чем им разрешали попасть к вождю. (Некоторых при этом обыскивали[1337].) Невзирая на пропаганду, возможность покушения, аналогичного тому, жертвой которого пал югославский король в Марселе, казалась совершенно