Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

левом углу, оглядываясь назад, но не на женщину, а на другую задницу с лицом. Справа спящий лев и сидящий обнаженный царь. Эти четыре фигуры относятся непосредственно к приведенному выше латинскому тексту: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей». Это предполагает, что художники умели читать по-латыни. Даже если они не умели, пара шагающих монстров может быть неверным «английским» прочтением латинского выражения «In lege domini» («в Законе Господа»), где слово «lege» принято за «legs», «ноги». В средневековой любви к этимологическому мышлению слова действительно были тождественны вещам, и если два слова звучали сходно, это означало, что их денотаты тоже должны быть похожи. Такие текстуальные аллюзии нельзя назвать строгими или герметичными, и я бы добавил, что они также не принадлежат официальной иконографии книги. Когда супруги заказывали эту Псалтирь, они, вероятно, попросили большую буквицу с картинками в начале Beatus и, возможно, даже оговорили Древо Иессеево, популярный образ в родословных знати по отцовской линии. Остальное было дополнением, результатом предоставленной иллюстратору свободы выражения.

Илл. 18. 1-й псалом и «нечистые взгляды». Псалтирь Бардольфа-Во. Ламбетский дворец, Лондон

Возмущенный взгляд гриллуса в нижней части страницы 101-го псалма Псалтири Ормсби – на грани вуайеризма (илл. 19). Здесь он взирает на сцену «непристойного обручения», в которой еще одна дама с белкой принимает кольцо от молодого человека, – своего рода анти-иллюстрация к «сердце мое поражено» из вышеприведенного псалма. В этом маргинальном шедевре поля включают в себя собственные метамаргинальные пародии, расположившиеся дальше по краю. Здесь, под куртуазной парой, толстый кот преследует мышь, меняя местами гендерные роли выше, так что мышь в своей норе располагается под рыцарем, чей меч торчит из прорези в одежде, словно фаллос [52]. Комплексная критика их закодированного эротизма дополнительно подчеркивается здесь фигурой гриллуса, который, подглядывая, так сказать, из-за кулис, служит воплощением зрительной одержимости – ведь у него между ног голова вместо члена.

Илл. 19. Непристойное обручение и «нечистый взгляд». Псалтирь Ормсби. Бодлианская библиотека, Оксфорд

Ничуть не похожие на спонтанные бессознательные ассоциации, эти примеры показывают, как средневековые художники создавали маргинальные образы из «прочтения» или, скорее, преднамеренно неправильного прочтения текста. Эта сознательная игра слов, которой уделяется недостаточно внимания, – очень распространенный способ порождения маргиналий. Так обстоит дело, по всей видимости, c древнейшими из них, обнаруженными Карлом Норденфальком в реестрах Папы Иннокентия III от 1200 года. Здесь лисы-монахи и козлы-музыканты ассоциируются с некоторыми фразами латинского текста этих реестров [54]. Аналогичным образом страницы ранней Псалтири Ратленда, которые ученые считали чистой фантазией, также могут рассматриваться как поэтическая вольность художника по отношению к тексту. Корчащийся от боли человек сжимает вертикальную линию рамки (fol. 14r), а змея, которой заканчивается орнамент напротив, кусает его за ногу. Текст выше – пятнадцатый[4] стих 9-го Псалма: «Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их». В изображении «Христа-птицы» на страницах Балтиморского часослова (илл. 11) и во многих других примерах очевидна грамотность художника.

Даже те окончания строк и росчерки пера одного из художников Балтиморского часослова, которые больше всего напоминают случайное баловство, могут на первый взгляд показаться примером того, что Виктор Тернер называет «лиминоидным потоком», актом физиологической интенсивности, своего рода автоматическим письмом, при котором человек играет в «некую игру… используя правила для порождения беспрецедентных представлений» (илл. 20). Более того, Виктор Тернер определяет одну из областей, где возможен этот «поток», наряду с азартными играми, шахматами и литургическим действием, как «рисование миниатюр» [55]. Однако эти призрачные синие и красные монстры, кажется, служат откликом на слова в латинском тексте, как здесь, где птица с лицом на ноге держит меч под словами, описывающими «падение от руки». Даже второстепенный расписчик пера в этой системе осознает текст и не просто украшает его. По иронии судьбы, средневековый иллюминатор почти никогда не читал текст произведения, которое он формально иллюстрировал, – как в случае с Библией или романами, когда он следовал более ранним копиям или моделям; но по краям он мог свободно читать слова для себя и делать с ними то, что он хотел. В этом отношении маргиналии являются сознательными узурпациями, возможно, даже политическими заявлениями о рассеивании власти текста через его распутывание (слово «текст» происходит от «textus», что означает переплетение или перемежение), а не подавленными значениями, которые вдруг вновь всплывают на поверхность.

Илл. 20. Росчерки художника, украшавшего страницу. Часослов. Художественная галерея Уолтерса, Балтимор

Другой важный аспект функционирования маргинальных мотивов заключается не в их отсылках к тексту, а в том, как они отсылают друг к другу, – в рефлексивности изображения не только на отдельных страницах, но и в цепочках связанных мотивов и знаков, которые эхом отражаются во всей рукописи или книге. Во многих рукописях можно обнаружить тематические связи, охватывающие разделы и собрания, над которыми работали определенные художники. Удивительно то, как часто маргиналии оказываются связаны друг с другом, если учесть, что рукописи украшались еще не переплетенными, в виде разрозненных листов. Например, один из художников Псалтири Ратленда, словно одержимый обнаженными мужчинами, подставляющими свои ягодицы фаллическому натиску стрел и букв, часто использует развороты. Фигура юноши под 67-м псалмом склоняется, подставляя зад копью обезьяны-всадницы на левой странице (илл. 21). Это может быть игра со словом «iuvencularum» строкой выше («iuvenis» означает «молодой человек», в сочетании с «cul» — «задница»), но загадочнее всего поразительное сходство согнутой фигуры с Христом.

Илл. 21 и 22. Заставка с анальным мотивом. Псалтирь Ратленда. Британская библиотека, Лондон

Ратлендская Псалтирь – один из самых ранних, а также самых волнующих шедевров искусства маргиналий, но про нее нельзя сказать, что в ней есть какая-то художественная «программа». Существуют важные иллюминованные рукописи, в которых присутствуют вполне связное повествование или типологические последовательности изображений на полях, такие как Бревиарий Бельвиль или Тикхиллская Псалтирь, а также хроники, подобные тем, что вышли из-под пера английского художника Матвея Парижского, с тщательно вписанными в пространство рисунками на полях [56]. Говоря, что маргиналии создавались сознательно, я бы не взялся утверждать, что они были заранее спланированы, в отличие от большинства миниатюр. Они изготавливались по инструкциям, написанным отдельно, как в случае с Бревиарием Бельвиль, по указаниям писцов, сделанным на полях, или по эскизным образцам, которые