Кампанелла - Евгений Викторович Старшов

преступников, заключить в колоды и не освобождать от них, пока не приимет их гроб. Но иногда они сами себя лишали и гроба… Тогда, видевший себя при конце жизни, посредством своего предстоятеля, умолял и заклинал великого авву, чтобы он не сподоблял его человеческого погребения, но, как скота, повелел бы предать тело его речным струям, или выбросить в поле на съедение зверям: что нередко и исполнял сей светильник рассуждения, повелевая, чтобы их выносили без чести и лишали всякого псалмопения… И каково еще было устройство того места и жилища их! Все темно, все зловонно, все нечисто и смрадно. Оно справедливо называлось Темницею и затвором осужденных; самое видение сего места располагает к плачу и наставляет на всякий подвиг покаяния».

Вот так веками в монастырях Востока и Запада воспитывали в монахах смирение и послушание. Примеров можно было бы привести превеликое множество, включая «пасущихся» монахов, передвигавшихся на четвереньках и питавшихся травой; тех, что пили воду, переполненную заразой и червями, так как до того ею омывались ноги странствующих и больных; о принудительной посадке рассады корнями вверх – ибо так повелел игумен; о том, как знаменитого философа, богослова и поэта Иоанна Дамаскина, в прошлом визиря эмира Дамаска, игумен монастыря, к которому он попал под начало, заставил чистить отхожие места братии[25]. Полагаем, читатель уже постиг ту цену, которую юному Кампанелле придется заплатить за возможность учения и познания. Юный калабриец очень любил природу, что видно по его произведениям, особенно поэтическим, и это не объясняется лишь последующим долгим заточением, которому он повергался, десятилетиями не видя солнца, травы, моря, живых существ… Но он сознательно отдал свободу (тогда еще просто передвижения и воли) в обмен на доступ к знаниям – и принял постриг. Так Джованни Доменико «умер» для мира, коему явился теперь как фра (то есть брат) Томмазо Кампанелла.

Глава 2

Выбор философии

Кампанелле потребовалось четыре года, чтобы определиться в выборе философии, и этому выбору он останется верен практически всю жизнь – не считая легкого юношеского увлечения магией; сам Кампанелла датирует его 1586 годом, повествуя о «выступлении против Аристотеля» в 18 лет. Юноша с острым и пытливым умом довольно быстро распознал, что Христова заповедь о том, что не вливают новое вино в старые мехи, вполне пригодна и для философии.

Тогдашним непререкаемым авторитетом европейской церковной науки (ведь светской, по сути, еще не было, все университеты контролировались Церковью) был Аристотель, воистину простерший над ней свои «совиные крыла». Несколько парадоксально, что идолом для христианского образования и, следовательно, богословия стал язычник, умерший за три века до Христа, но дело в том, что Аристотель средневековой схоластики не очень напоминал Аристотеля реального, или, по крайней мере, того, который нам известен по истории философии[26].

Начнем с того, что подлинного Аристотеля читать, мягко скажем, сложно. Скорее даже, по сравнению с восторженным идеалистом Платоном, его ославленным учителем («Платон мне друг, но истина дороже»), скучно. Оставив в стороне, в виде хорошего исключения, природоведческие труды или ценные сведения по истории и политике древних государств (Спарты, Крита, Карфагена, Афин), мы получаем длиннейшие сухие логические классификации, безжизненные и для ума беспощадные. Пусть читатель, обманутый таинственным названием «Метафизика», возьмет соответствующий трактат, посмотрим, насколько хватит его интереса и терпения. Но даже и не в этом суть, а в том, что корпус сочинений Аристотеля был полностью в средневековой Европе неизвестен – например, его фундаментальные работы «Метафизика», «Физика», «Политика», «Аналитики» до середины XII века вообще не были известны по первоисточникам, но лишь по трактовке таких видных неоплатоников конца Античности и начала Средневековья, как язычник Порфирий Газский, казненный остготским королем Теодорихом Великим Боэций[27] и получивший византийское образование армянин Давид Анахт[28] (отметим сразу, насколько «подлинный» Аристотель мог быть заретуширован неоплатониками, сочетавшими в своем учении воззрения идейного противника Аристотеля и позднеантичный религиозный мистицизм); имевшие же «научное хождение» немногочисленные труды были искажены многочисленными утратами и ошибками списков; кроме того, хватало и просто разного бреда, случайно приписанного Аристотелю в предшествовавшие «темные века» и впоследствии «канонизированного» под его именем.

Появление «благодаря» Крестовым походам с Востока подлинных сочинений Аристотеля первоначально вызвало в церковной среде настороженность, о чем свидетельствуют, например, следующая запись современника: «В те дни (около 1209 года[29]. – Е. С.) читали в Париже некие книжки, оставленные, как говорили, Аристотелем, излагавшие метафизику, недавно занесенные из Константинополя и переведенные с греческого на латинский язык. Поелику они не только подали хитроумными идеями повод упомянутой ереси (амальрикан), но и могли побудить новые, еще не появившиеся, все они были присуждены к сожжению, и на том же (Парижском) соборе было постановлено, чтобы впредь никто не осмеливался, под страхом отлучения, их переписывать, читать или каким-либо образом хранить» (Кампанелла прекрасно знал об этом соборе и осуждении на нем аристотелизма, упоминая его в своей «Апологии Галилея»). Против «Физики» Аристотеля была направлена булла папы Григория IХ 1231 года, а против «Метафизики» – указ кардинала-легата Симона 1265 года, однако через несколько десятилетий после Парижского собора Аристотель все же был признан Церковью.

Будем объективны: для того интеллектуального мрака, что царил в зародившихся варварских государствах Европы на обломках Римской империи, даже искаженный Аристотель был лучом света в темном царстве. Но не была принята к сведению простая истина о том, что молочная пища и пеленки пригодны для младенца, но что делать, когда «ребенок» растет?.. «Схоластический Аристотель» препятствовал дальнейшему развитию науки. Объявленный «христианином до Христа» и даже записанный в богословы, Аристотель был приспособлен к решению довольно узких религиозных задач, в первую очередь – Альбертом Великим и Фомой Аквинским, о чем уже было упомянуто ранее; Фома в разработанной им теории познания использовал учение древнего философа о видах, или «специях». Попробуйте понять такой аристотелевский перл Аквината: «Благодаря интеллигибельному виду интеллект становится актуально понимающим, подобно тому, как благодаря чувственному виду чувство становится активно чувствующим». «История философии» 1941 года ставит следующий диагноз: «Громоздкая схоластическая система Фомы лишь формально воспроизводит учение Аристотеля, она примыкает к букве, а не духу философии Стагирита (прозвище Аристотеля по месту его рождения, полису Стагиры. – Е. С.). По существу своему она коренным образом отлична от философии Аристотеля. «Схоластика и поповщина взяли мертвое у Аристотеля, а не живое: запросы, искания…» (В. И. Ленин «Философские тетради». С. 332). Мышление Фомы зажато в рамки христианской догматики, оно сдавлено бесчисленными формально-логическими терминологическими определениями, казуистическими спорами, оно сковано цепями силлогизмов. Однако он крепко владел западнохристианскими умами, зачастую весьма открытыми. Даже Лоренцо Валла, известный критик Церкви, доказавший подложность так называемого Константинова дара, на котором папство основывало свои