Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

батарее по выходе из Михайловского училища и взял с собой в мобилизации, при переводе в 5-ю легкую батарею постоянно ворчал на меня, и в конце концов это мне надоело! Я заменил его веселым канониром Василием Захаровым. В мирное время его очень хорошо выдрессировала жена поручика Цуйманова[33], получившего в мобилизации иное назначение вне бригады. Замечая его действия по моему «хозяйству», я говорил ему: «Сразу видно, как хорошо тебя научила мадам Цуйманова!» На это он отвечал: «Барыня Цуйманова – вредная барыня!» Замечу, что такого же мнения были о ней и офицеры!

К сожалению, Захаров, незадолго до моего последнего отпуска, заболел тифом и был эвакуирован. Но Идасяк был налицо. Он, как и я, решил не торопиться с отъездом и пользоваться миром в Новоселице как можно дольше. Я снова взял его к себе, но уже как платного вестового. Но он меня подвел!

Он ленился подметать пол моей комнаты и выносить мусор и именно «подметал» его под шкафы и прочие подходящие для этого места. Я этого не замечал, но хозяйка заметила и сделала мне грубый выговор. Не говоря худого слова, я взял ее за плечи, повернул и, выставив из комнаты, считал уже инцидент исчерпанным, как вдруг увидел, что из третьей комнаты бегут муж и сын с топорами! Я встал за стол, имея по револьверу в каждой руке, и сказал: «Еще шаг – и я буду стрелять!» Хозяева моментально повернулись и ушли рысью, как и пришли. Идасяк получил выговор от меня, и, кажется, я переменил квартиру – не помню.

Обед нам варила нанятая кухарка. Мы посещали часто кондитерскую Соломона Берена, у которого были две дочки: брюнетка Изабелла Соломоновна, с несколько косым одним глазом, и более красивая и статная Елена Соломоновна, блондинка. Дочки, однако, нас интересовали гораздо менее, чем пирожные, которые были действительно превосходными.

По вечерам мы собирались в большой комнате у другого жида, Пейкера, где жил кто-то из наших офицеров. Нашу компанию составляло человек 7–8. Среди офицеров старшим был маленький подполковник Решетников[34], командир 1-й батареи. Среди прочих был 17-летний вольноопределяющийся, который назывался нами «Маленький», хотя ростом он был выше любого из нас, а последним членом общества был румынский дезертир Фундояну, который с гитарой в руках распевал румынский гимн: «Разбой, разбой, разбой… вот вам!.. курона романа…» – так это звучало в наших ушах, а «Маленький» надевал ему на голову шлем и бил по нем в такт кулаком. Замечу, что «разбой» по-румынски «война» и военное министерство называется министерство «де разбой»!

Дамскую часть общества составляли четыре дочки хозяина: Шейве, Двойре, Рухоль, Хоне и соседки: Мине, Маня и еще одна, со львиной гривой на голове, почему мы ее называли «Левой». Шейве было 16 лет, и она была самой младшей. Она объяснила нам, что ее имя отвечает русскому «Евгения», но что сокращенное имя «Женя» ей не нравится и потому она называет себя «Соней». Нам это было все равно. Она была страшная хохотушка, и потому из соседней комнаты постоянно раздавались оклики: «Шейве! Тоте рифт!» («отец зовет») или «Шейве! Маме шлюфт!» («мать спит»). Подполковник Решетников, войдя в комнату, прежде всего возглашал: «Сонечка – лимончик!», а сделав ей это: «Сонечка! Апельсинчик!», она старалась увернуться и кричала: «Командирчик! Оставьте меня!»

Двойре была «баба здоровенная», и наш «Маленький» обыкновенно шлепал ее по соответствующему месту, и она не оставалась в долгу. У Хоне был довольно приятный голос, она пела нам «Выхожу один я на дорогу…» – по-жидовски: «… Шлюфт ди вельт ин блитцен блу…» («Спит земля в сиянии голубом…»). Штабс-капитану фон Витте особенно нравилось это «блу» в жидовском произношении! Пела она также другую «эхт» жидовскую песню: «О, ви шрайт дусь кляйне шейфалэ!» («О, как кричит маленький ягненок!») и т. д. Прочие девицы ничем особенным не отличались, в моей памяти осталась только грива «Левы». Поздно вечером мы расходились по домам.

Румыния все еще находилась в состоянии войны с Австро-Венгрией и Германией и торговалась об условиях мира, хотя ее положение после исчезновения России и было совершенно безнадежным. Очевидно, чтобы ускорить ее сдачу, в Новоселицу пришла Австро-Венгерская армия и ее батареи заняли позицию на берегу Прута. Румыния сдалась. Батареи стянулись в Новоселицу и стали парком на свободной площади (а на другой продолжали стоять наши орудия).

Австрияки нас не трогали, просто не замечали, а в кондитерской Берена прибавилась комната для австрийских офицеров. Однажды я видел, как туда пришел шикарный австрийский генерал в николаевской шинели. Когда Верен указал ему комнату налево, он осведомился, кто находится направо. «Украйнише официре[35]», – ответил Верен.

Наша молодежь – подпоручики и прапорщики – очень скоро познакомилась с двумя австрийскими лейтенантами и двумя «фэнрихами» (от этого названия русское слово «фендрик[36]»). «Фэнрихи» – что-то вроде милютинских подпрапорщиков, в которые производились юнкера, окончившие «окружные училища», а не «военные», откуда юнкера выходили подпоручиками[37]. Нечто подобное было и в Австро-Венгерской армии.

Оба лейтенанта были хорватами. Один из них был Эрнест (фамилии его я не помню), которому на «фендрики» дали «отчество» «Каминович» (по популярному тогда романсу и фильму). Другому, Иосифу Кощевичу, дали такое «отчество», что и повторить нельзя! Он, как славянин, прекрасно понимал его, но, когда я извинился за неразумных фендриков, сказал мне, что ничего против такого отчества не имеет! Так оно за ним и осталось (я, конечно, называл его по чину).

Один из «фэнрихов» был чем-то вроде комендантского адъютанта и говорил на всех языках Австро-Венгрии (вероятно, был жид), другой был мадьяром и представился нам как «Юлиус Полгар, православный» и добавил, что его мама румынка, поэтому он православный. Он говорил также, что, что бы ни случилось с Австро-Венгрией, он всегда будет военным, хотя бы и унтер-офицером!

Где их нашли наши фендрики и на каком языке с ними разговаривали, трудно сказать, но понимали друг друга прекрасно (а я старался вспомнить то, чему нас учила в детстве Фрау Амалия Лобитц, наша немецкая гувернантка).

Лейтенанты иногда появлялись в доме Пейкера. Мы кормили их ужином (по этой части у них было слабо!), а они приносили вино (по этой части у нас было слабо). Я предполагал, что от них можно будет узнать о войне, по крайней мере, кончилась ли она окончательно на нашем фронте, но они сами ничего не знали. Один только раз принесли нам газету, из которой мы узнали о самоубийстве Атамана Войска Донского, генерала Каледина[38], и это было все! Фэнрихаже, комендантского адъютанта,