Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

я его в чем-то выдал. Выловит меня и на мне зло свое сгоняет. В лицо не бил, чтоб следов не было, а в живот, грудь и по спине бил с расстановкой и наслаждением. Прекрасно знал, что я жаловаться не буду. Я уже тогда думал о том, что, если говоришь правду, не верят, а если сказать неправду, верят.

Как-то брат взял меня с собой покататься на лодке по реке. В лодке были еще старшие пацаны. В руках у них были котята. Выплыли на середину реки, и пацаны начали бросать в воду котят и кошек. Для меня это зрелище было ужасное. Я хотел прыгнуть и спасти утопающих кошек, но меня держали пацаны, били и смеялись, приговаривали: «Смотри, гад, тонут ваши кошаки!»

Я не находил их поступку объяснения, ведь кошки им ничего плохого не сделали. Я тогда страдал по тем животным, словно они были мне родными. Меня из лодки выкинули на берег, и я побрел, куда глаза глядят.

Брат в те годы собирал юбилейные рубли, которые складывал в трехлитровый баллон, и собрано уже было полбанки. Я проник к тетке в дом и забрал этот баллон с деньгами. На улице я собрал пацанят, и мы пошли и стали по мусорникам разбрасывать те рубли из баллона. За это меня избила мать, так, что долго-долго отходил от побоев. Тетка тоже первой меня побила. Когда я отошёл и почувствовал себя хорошо, то решил отомстить и тетке. У неё были золотые часы, в то время дефицитные и дорогие. Тем более она их только купила тогда. Я нашёл их и при людях, соседях и детворе, положил их на булыжник посреди дороги и другим булыжником со всего маху ударил по ним, когда тетка шла с работы на обед. Убегать никуда не стал, а стоял и ждал, когда будет надо мной расправа. Опять меня били как собаку…

Мы видим, как в своих воспоминаниях маленький Володя кажется порой страдальцем, мучеником. Над ним издеваются, его мучают, его, а не кого-либо другого признают виновным во всех случающихся происшествиях. Мы пропускаем здесь некоторые из его рассказов, потому что их слишком много и иной раз они повторяют друг друга, но сколько там случаев неоправданных, по-видимому, унижений. Загорелись, например, скирды соломы в результате игры мальчишек со спичками, а взрослые решили, что именно Володя — поджигатель, да к тому же злонамеренный, сознательно пытавшийся спалить солому. И опять мать избивает его чем попало так, что он, выражаясь его собственными словами, «еле оклемался».

Но мы не должны однозначно, безоценочно воспринимать получаемую информацию. Конечно, зло порождает зло, и трудно ожидать от озверевшего мальчугана, что, получив очередную дозу побоев, он непременно станет активным пропагандистом идеи непротивления злу насилием, терпимости и всепрощения. И все же, анализируя повествование Муханкина о детстве, мы замечаем, как стремительно развивается у нас на глазах процесс формирования асоциальной личности, человека с психологией изгоя, который любые свои жестокости всегда готов списать на жестокость мира, в котором он живет, любому своему зверскому поступку найдет какое-то психологическое оправдание.

Да, его били как собаку. Но он готов был и другим воздать за это сторицей. И если на его пути оказывалась реальная, настоящая собака, то он мог преподнести ей очень наглядный урок обращения с «верным другом человека», продемонстрировать, как надо бить собак.

Очень показателен в этом отношении эпизод, относящийся к тому времени, когда семья Муханкина переехала в одно весьма удаленное селение Сальского района.

В школу я пошёл, но особого рвения учиться не было. Я встретился с детьми в школе не так, как у всех нормальных детей это получается. Я никого не знал, и меня никто не знал. У них были свои традиции и свои колхозные понятия. Я был как гадкий утенок в этой школе и в этом хуторе-отделении.

Помню, как-то увидел учитель, директор школы, на подоконнике немецкий крест, ручкой нарисованный, а моя парта около окна стояла. Якобы ему сказали, что это я нарисовал. Этот директор выбежал на улицу и чем-то металлическим разбил мне лоб, и из дырочки хлынула кровь. Удар был сильным, лоб раздуло, и глаза опухли. Я в школу некоторое время не ходил, хотя утром собирался и делал вид, что ухожу в школу, а сам шёл за колхоз и бродил по лесополосам, вокруг пруда около воды, а вечером приходил домой вроде бы как из школы. Никто мною не интересовался ни в школе, ни дома.

У директора была собака любимая (большая, не помню какой породы). Эту собаку я притащил к большому камню. На улице в трещину этого камня просунул веревку и подтянул собаку к камню вплотную, так, что голова легла на камень и вырваться она никак не могла. Рядом со мной на земле лежал металлический прут, который я принес с собой. Когда начали собираться пацаны и девчонки неподалеку от меня, не понимающие, что я буду делать, я взял прут и ударил собаку по голове. Детвора знала, что это собака директора школы и что он мне разбил голову. Когда собака завыла от боли и детвора завопила, я начал бить собаку прутом по голове до тех пор, пока всю голову ей не размозжил, хотя она уже была мертвая.

Потом я пошёл в школу и ждал, когда директор выйдет из коридора на улицу, и, когда он вышел, я стал в него бросать камнями. Он успел заскочить в школу, но кое-какие камни попали в него. Директор этот никому ничего не говорил о случившемся, так как понимал, что ему тоже несладко придётся.

Обратим внимание на то, как живо передает Муханкин историю убийства собаки. Заметно, что этот случай навсегда врезался в его память. Наверное, не раз в свое время в его фантазиях повторялся этот страшный момент: рычащая в ужасе собака, прут, опускающийся с размахом, хруст костей… Повторялся до тех пор, пока его не вытеснили более актуальные и впечатляющие фантазии.

Психологи и психиатры знают, что многие люди с повышенной возбудимостью или психическими аномалиями часто на протяжении многих лет страдают от навязчивых повторяющихся фантазий, в которых анализ позволяет выявить истоки испытываемых ими душевных аномалий. Знание таких фантазий помогает, например, лучше оценить смысл действий серийного убийцы, совершающего преступления с подспудной сексуальной мотивацией. И то, что человеку несведущему может показаться случайным проявлением бессмысленной жестокости, то для более компетентного истолкователя представится закономерным следствием давно сложившихся пристрастий или антипатий.

Одно лишь непросто: добиться от находящегося под