Кино для чайников - Алексей Андреевич Гравицкий

обидами может разве что подтереться, вместе со всеми фразами, драматургией и прочим, что он там написал. Текст меняется всегда. Иногда, при удачном раскладе, он меняется по производственным причинам, в идеале – с привлечением автора. При не самом удачном – например, по желанию актера, который решил «поправить текст под себя». Беда при этом в том, что актеры, которые жаждут поправить под себя, обычно «велики» настолько, что целиком сценарий попросту не читают, вычленяя из него лишь то, что касается их роли, потому своими правками легко могут угробить что-то, что не играет внутри отдельной сцены, но работает на все полотно в целом. Ну и самый поганый вариант – когда режиссер решает, что сценарий, как завещал Тарковский, – только повод для создания фильма, и начинает переосмыслять текст самостоятельно, без привлечения автора.

Был такой старый, еще советских времен, киношный анекдот. Две мышки сидят в проекторской дожевывают пленку. Одна к другой поворачивается: «Слушай, а сценарий-то повкуснее был». И это – третий урок, но уже зрителям, которые рассуждают о кино. Запомните раз и навсегда одну простую истину: по плохому сценарию невозможно снять хорошее кино. Даже если у вас офигенные артисты первого ряда и гениальный режиссер с оператором. Зато по хорошему сценарию запросто можно наснимать кучу фуфла. Потому не судите автора, если только вы каким-то чудом не читали сценарий. То, что вы видите на экране, может быть бесконечно далеко от того, что было на бумаге.

С «Рублевкой Live» все было проще и прозаичнее. Там никто не пытался подмять историю под себя или переосмыслить. Просто конвейерный метод не позволял актерам успевать учить слова, и режиссеры просто давали им возможность пересказывать текст своими словами, из-за чего точно выстроенный диалог превращался в не бог весть какую болтовню.

Посмотрев первый отснятый эпизод, я пришел для себя к выводу, что нервы дороже, и при таком подходе надо уменьшать количество нервотрепки, а значит, с этого дня кино я пишу за деньги, а для души – литературу. Мысль порочная и, хвала богам, в моей юной голове она просуществовала недолго.

Спасли меня от этого гнусного подхода все тот же Любомиров и все та же «Рублевка».

Первый сезон сериала к тому времени закончился, в моих отношениях с Григорием Любомировым наступила продолжительная пауза, и вот внезапно в обед мне, работавшему тогда на последней в моей жизни человеческой работе, в почту шлепнулось письмо. В письме был в один абзац сформулирован сюжет новой Рублевской истории: девочка-медсестричка ходит к богатой бабушке, делает ей укольчики, потом бабушка внезапно умирает, в ее смерти обвиняют девочку, но убийца – не она.

Я прочел это, налил себе чаю и только подумал, что надо бы позвонить Любомирову, как раздался телефонный звонок.

– Алексей, я там вам историю отправил для новой серии, – взял быка за рога Любомиров. – Нужно написать.

– Когда нужно? – уточнил я.

– Завтра, – сказал Любомиров.

– В смысле «нужно было вчера»? – улыбнулся я, уже заучивший к тому времени эту киношную присказку, потому что в кино всегда долго запрягают, а потом внезапно выясняется, что сценарий нужен срочно, а его нет.

– Нет, – более чем серьезно отозвался Григорий Петрович. – В смысле – завтра. Мне в понедельник снимать, а еще актеров найти надо. Сделаете?

Что я мог на это ответить? В жизни бывают ситуации, когда надо костьми лечь, но сделать. Потому что от этого зависит дело, потому что от этого зависят люди, потому что от этого зависит твое будущее. В тот момент, когда ты – начинающий автор – отказываешься от предложения, ты откатываешься назад. И надо упереться в очень серьезный принцип или быть просто ленивым балбесом, чтобы своими руками откатывать себя назад, когда у тебя еще толком не случилось движения вперед. Принципам моим история не противоречила, а лень я умел душить в зародыше.

Я повесил трубку, закрыл кабинет изнутри – мол, я на рабочем месте, но ненадолго отошел, – и сел размышлять над поэпизодником, то есть над тем, как разложить историю на сцены. В кабинете я засиделся часов до десяти вечера. История вроде бы складывалась – получался детектив с драмой вперемешку. Оставалось только несколько нюансов – в частности, нужно было понять, как, собственно, правильным образом уконтрапупить богатую бабушку.

Я отодвинул ноутбук и набрал номер знакомого врача.

– Привет, у меня к тебе вопрос профессионального характера, – сходу выпалил я. – Вот смотри: есть бабушка, у которой проблемы с сердцем, к ней ходит медсестра, делает уколы. Что такого колет ей эта медсестра и что ей можно вколоть, чтобы она незаметно склеила ласты?

В трубке повисла гнетущая тишина.

– Алло, – напомнил я о своем существовании. – Так ты знаешь, что вколоть?

– Знаю, – глухо ответил приятель-врач. – Но я тебе не скажу.

– Почему? – искренне не понял я и только тут задним числом осознал, как все это выглядит со стороны. В десять часов вечера врачу звонит перевозбужденный приятель и начинает задавать подобные вопросы. – Господи! Ты, что ли, подумал, что я бабку травить собрался? Это для кино!

И вот в этот момент я понял, что никогда в моей жизни не будет разделения на творчество за деньги и творчество для души. Потому что невозможно написать что-то, что тронуло бы кого-то за душу, не вкладывая в процесс собственную. И невозможно придумать и написать историю, которая «нужна завтра», если ты не нашел в этой истории себя.

Ответ я с друга-доктора все же стряс. Допилив поэпизодник, скинул его Любомирову и поехал домой. Времени хватило лишь на то, чтобы добраться до дома и поужинать. Снова раздался звонок.

– Алексей, все отлично. Поэпизодник принят, пишите в диалогах, – Любомиров был, как всегда, лаконичен и четок.

Всю ночь я глушил кофе и писал сценарий. Утром умылся ледяной водой, доехал до работы, повесил пальто на вешалку – я здесь, на месте, просто отошел, – и заперся в кабинете. Писал я опять до ночи и дописывал, уже вернувшись домой. История вышла складная. Бабушка умирала, девочку отправляли в КПЗ, один бывший следак в частном порядке принимался копать истину и даже докапывался до нее, но только главный говнюк переигрывал следака и обставлял все так, что, зная истину, следователь никак не мог доказать его вины. Финал открытый, но по всему выходило, что этот урод получит наследство, а девочку посадят за убийство, которого она не совершала.

До полуночи я скинул сценарий заказчику, уместившись в нереальные сроки, и лег спать.

Утром позвонил Любомиров:

– Спасибо. Хорошая серия. Вот только пиндоса-то мы не посадили?