Послевкусие смерти - Михаил Темняков

— Обними меня!

К спине прижались маленькие ручки, к груди — худенькое тельце. Там, где ребенок касался ее, кожа обугливалась быстрее мысли. Варвара задымилась, волосы скрутились от жара. Слюна хлынула ручьем, капала на голову девочки и с шипением испарялась. Тело затряслось, как в эпилептическом припадке. Сзади подошел еще один ребенок и обнял ее за шею. Последнее, что успела сделать Варвара, — попытаться закричать. Но вместо крика из горла вырвался лишь хрип, а затем — яркая вспышка синего пламени.

Анжелике Степановне было страшно. Лютый, липкий ужас опутал ее, как паутина, и она почувствовала себя мухой в сетях огромного паука. Сначала хотелось просто отдышаться, но теперь она сидела, прижавшись спиной к двери, и не могла пошевелиться. Во всем был виноват крик Варвары — сначала оглушивший, а потом, превратившийся в бульканье, парализовавший ее. Она никогда не слышала, чтобы у человека рвались голосовые связки, но теперь точно знала, как это звучит.

Дым просочился сквозь щель под дверью, окутал ее. Ласковый, обволакивающий… Пока она не поняла, откуда он. Тогда ее вырвало. Это был дым от тела Варвары. Анжелика попыталась встать, но поскользнулась на собственной рвоте. К страху добавилось отвращение к себе. Вся в полупереваренной пище, она встала на колени, пытаясь стряхнуть с себя куски вчерашнего ужина. И тут раздался новый крик — мужской. Анжелика закрыла уши ладонями и закричала в унисон Никонору.

Никонор Иванович встал. Голова гудела, точно так же, как в детстве, когда хулиганы ударили его бутылкой. Он перевернулся со спины и встал на четвереньки. Потрогал затылок рукой — пальцы окрасились в красный цвет.

"Глупо как-то", — проговорил он, констатируя факт.

Столько лет прожил и чуть не помер от удара об плитку. Никонор боялся такой смерти. От мысли, что надо встать на табуретку и поменять лампочку, ему становилось не по себе. А что, если отступлюсь? Упаду вниз и разобью голову об что-нибудь острое? Поэтому он всегда вызывал мастеров. Окна снаружи не мыл — ведь можно свалиться вниз. Из-за чего они все были в блевотине, благодаря соседям-студентам сверху. Заказывать уборщицу ради этого он не мог — маленький доход не позволял такие роскошные траты.

До него донесся ароматный запах жареного мяса.

"Хм… Шашлыки жарят… — подумал он. — В магазине?"

Он не успел встать на ноги, как услышал шарканье детских ног недалеко, впереди себя. Приподнял голову и онемел от страха. Челюсть задвигалась, точно у щелкунчика.

Маленький мальчик лет восьми стоял перед ним и смотрел глазами-угольками. Его кожа была ужасно обуглена. Губы сгорели, обнажая черные колья зубов, даже десны были неестественно красные, мясные.

"Мне больно", — проскрипела жертва пожара. "Обними меня. Утешь."

Никонор, не меняя позы, попятился назад.

Мальчик сделал шаг в сторону мужчины, и тот заметил, как отслаивается прилипшая к плитке кожа ступни. Однажды Никонору довелось попробовать пиццу с большим количеством сыра — когда он сделал укус и отнес кусок от рта, между ними образовалась ниточка расплавленного сыра, точно такая же, как сейчас между плиткой и ногой ребенка. Никонор отползал, пока не уперся в стеллаж с едой. Банки посыпались на него, больно стукая по спине, голове, шее, рукам.

После града из еды Никонор схватил одну из консерв и запустил в мальчика. Та глухо ударилась ему в грудь. Он швырнул вторую, третью. Они ударялись в мальчика, но тот продолжал идти.

"Почему ты делаешь мне бо-бо?"

Голос резанул старику по ушам. Казался скрипом старых половиц, гвоздем, проводящим по школьной доске, куском разрываемой газеты. Он упал и затряс ногами, будто катался на невидимом велосипеде. Руки сжимали уши, а сам он заорал.

Его внучка тоже говорила "бо-бо".

Обгоревшее тельце подошло еще ближе. Тапочки, каким-то чудом не слетевшие с ног, начали стучать по ногам ребенка и плавиться. Китайское изделие оставляло на полу горячие капли расплавленного пластика. Одна тапка слетела, и теперь об ребенка билась теплая плоть старика, прошитая синими сосудами вен. Она обгорала, зажаривалась, покрывалась ароматной хрустящей корочкой. Иванович взвыл от боли и пришел в себя. Он резко рванулся в сторону как раз в тот момент, когда ребенок падал на него. Мальчик упал на пустую плитку.

Никонор встал, но обгоревшая нога не давала нормально двигаться. Сильно хромая, он попытался убежать, но дорогу перегородили трое, еще один перелезал через стеллаж. Никонор развернулся, схватил банку консервированной фасоли и вприпрыжку, подгибая раненую ногу, бросился назад. Сзади послышалось падение тела — перелезающий, видимо, спрыгнул. Впереди встал тот, от кого Никонор убегал.

Старик замахнулся и со всей силы ударил банкой по голове ребенка. Перед его лицом вспыхнул сноп красных искр, в ушах раздался звук, похожий на удар по обгоревшему дереву. Консерва вонзилась в лицо, выбив глаз, и теперь торчала на его месте. Никонор видел, как обгорает этикетка. Время словно замедлилось. Он отчетливо различал, как банка раздувается от перегрева, превращаясь в бочку.

Взрыв!

Горячая фасоль облепила лицо старика, осколок разрезал щеку. Он прислонил руки к лицу, завизжал, согнулся от боли. Когда поставил больную ногу на землю, стало еще хуже. Маленькое тельце рухнуло на пол, затем резко вскочило и протянуло руки для объятий.

Никонор рванулся к стеллажу, запрыгнул на него, вцепился что есть мочи… Стеллаж не выдержал, наклонился и рухнул, придавив его. Безголовый навалился сверху всем телом. Никонор хотел закричать, но маленькая рука впилась ему в рот, и там что-то зашипело…

С него сняли стеллаж, и остальные дети принялись обнимать уже почти мертвое обгоревшее тело. Если бы Анжелика Степановна видела, как от перегрева лопаются его глаза, у нее случился бы сердечный приступ.

Анжелика сжала ручку двери.

"Вот дура же, сама накликала погибель", — горько подумала она, вспомнив злополучный эпизод из прошлого.

Приоткрыла дверь, высунула голову — никого. Шагнула внутрь. Перед ней предстали обгоревшие скелеты Варвары и Никонора, похожие на памятники из угля и костей, припорошенные пеплом. Такие хрупкие, такие жалкие — кажется, тронь, и рассыплются в мелкую пыль. По сравнению с ними даже песочный замок казался оплотом прочности.

Телефон не умолкал. Анжелика резко развернулась к нему. Простой план: ответить дочери и бежать. Но она не знала, что за прилавком притаились дети, ждущие её приближения.

Она потянулась к сумочке — и вдруг из-за прилавка резко вытянулась детская рука. Анжелика отпрянула.

"Не убегай, пожалуйста", — жалобно попросил голосок.

Остальные поднялись из укрытия:

"Нам не хватает тепла. Обними нас".

Их голоса слились в жутковатую пасторальную симфонию. Казалось, они могли бы петь в церковном