Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

Вождя связали; после чего я взял свой штуцер и опять подошел к озеру. Когда расстояние до команчей стало достаточным, чтобы меня услышали, я сделал им знак замолчать; они послушались, и я громко произнес:

— Пусть воины команчей внимательно послушают, что им скажет Олд Шеттерхэнд! Вы знаете, что ваш вождь взял с собой на переговоры нож, хотя мы договорились идти без оружия. Нале Масиуф хотел меня зарезать, после чего его люди напали бы на нас. Я был готов к этому, и кулак Олд Шеттерхэнда отбил ему память так, что он свалился на землю; но он не умер, только потерял сознание. Как только он придет в себя, я продолжу разговор с ним. До тех пор с вами ничего не произойдет, если вы будете вести себя спокойно. Если же попытаетесь убежать или хотя бы один из вас выстрелит, то все вы получите пули. Я сказал. Хуг!

Эта угроза возымела действие. Команчи, жестикулируя, сбились в тесную толпу, но вели себя в общем тихо. Когда я вернулся и опустился возле Нале Масиуфа на корточки, чтобы его осмотреть, командир сказал мне:

— Он действительно хотел вас зарезать?

— Да.

— А вы доверяли ему!

— Нет, я с самого начала видел, что он спрятал за спиной нож.

— Как хорошо, что не я был на вашем месте!

— Я тоже так думаю.

— У меня не такие зоркие и внимательные глаза. Он бы меня, вполне вероятно, зарезал.

— Хм! Кто знает, может быть, он и не стал бы ради этого трудиться, сэр.

— Не стал бы трудиться? Что же, это значит, что я не стою удара ножом или выстрела?

— Нет, дело не в этом. Я хотел сказать только то, что краснокожий только тогда идет на это, когда считает необходимым убрать со своего пути особенно ему ненавистного и опасного человека.

— Ах так! Что же теперь будем делать с этим предателем и негодяем? Я предлагаю… хм, хм!

— Что?

— Повесить его. Человек, попытавшийся на переговорах убить своего собеседника, должен болтаться в петле на веревке!

— Я накажу его, но по-другому: проделаю сейчас с ним небольшую операцию. Хорошо, что свои амулеты он не оставил в лагере.

— Почему?

— Скоро поймете. Подождем, пока он не очнется. Он должен прийти в себя.

— Хм! Тогда я, пока суд да дело, задам вам один вопрос.

— Какой?

— Пока вы с ним беседовали, я как следует подумал обо всем, о чем мы с вами говорили.

— И осмыслили несколько иначе?

— Да.

— В какой мере?

— Одержать победу над краснокожими оборванцами и после этого оставить их без всякого наказания невозможно, это противоречит всем военным традициям и обычаям. Вы действительно надеетесь справиться без нас с команчами?

— Да, вы нам для этого не нужны.

— Значит, лучше мне с вами в Льяно не ездить. Сколько времени нужно, чтобы туда добраться?

— Два достаточно долгих дневных перехода.

— Черт возьми! Это же далеко. У нас не так много провианта с собой. Не поймите меня неправильно, если…

Он, однако, в какой-то мере стеснялся говорить прямо о своих намерениях. Мне же, откровенно говоря, было совершенно безразлично, уйдет он с отрядом или нет. Что им делать в оазисе и других глухих местах! Поэтому я с готовностью отвечал:

— Если вы повернете обратно? О, я ничего против этого не имею.

— Правда?

— Конечно.

— Этим вы меня очень обяжете. Сюда, в Льяно, заманить себя я же допустил. Собственно, мои задачи сконцентрированы там на равнине, выше, по ту сторону каньона Мистэйк. С этим Нале Масиуфом я связался потому, что он мне попался на дороге. Я поверну обратно, а здесь побуду до тех пор, пока вы не покончите с этими команчами.

— Значит, вы повернете обратно без всякой выгоды для себя.

— Что вы хотите сказать?

— Вам полагается иметь трофей. Что мне делать с этими краснокожими? Неужели мне по всему Льяно таскать их за собой, снабжать водой и провиантом, охранять, как пленных? Можно сделать все гораздо проще. Я их передам вам.

— Мне?

— Да. Только вы должны мне обещать, что оставите им жизнь.

— Я даю вам мое слово, и вы можете об этом не беспокоиться.

— Вашу руку.

— Да. Вот моя рука. Договорились!

— Well! Итак, вы забираете этих людей с собой до низовьев Рио-Пекос, чтобы они не смогли сюда быстро вернуться и снова творить здесь какие-нибудь глупости. А там вы у них отберите лошадей и ружья и пусть идут, куда хотят.

— А то, что мы у них отберем, надо будет сохранить, сэр?

— Естественно.

— Тогда я их не отпущу, пока не отойдем от этих мест еще дальше, чтобы они не смогли вас побеспокоить. Они же живут в самых верховьях реки. Не так ли?

— Да. Итак, мы договорились?

— Полностью. Вот вам еще раз моя рука в качестве гарантии в том, что я вас больше ничем не побеспокою, пока я жив. Вы довольны?

— Вполне.

— Я тоже очень рад. Но, смотрите, он ожил! Открыл глаза. Да, это был такой удар, какой способен нанести, наверное, только Олд Шеттерхэнд.

Да, вождь пришел в себя. Он, казалось, сначала никак не мог понять, что же с ним приключилось; наконец, видимо, вспомнил все.

— Ну как, ты убедился, что я свое слово держу? — спросил я его. — Ты мой пленник.

При этих словах я снял с его шеи амулеты и вытащил из кармана спички. Он в испуге воскликнул:

— Что ты хочешь делать с моими амулетами?

— Я сожгу их.

— Уфф, уфф! Значит, моя душа погибнет?

— Да, но ты заслужил это. Ты захотел нарушить данное мне слово и убить меня. Поэтому тебя накажут трехкратно: ты будешь повешен, я сниму с твоей головы скальп и сожгу твои амулеты.

Повешение для индейца — самый позорный вид смерти. Он согласится лучше на самую мучительную, медленную, но при этом более почетную кончину. Остальные мои угрозы тоже были страшны для него. Потеря скальпа и сожжение амулетов означает гибель души в этой и потусторонней жизни на вечные времена! Он попытался разорвать свои путы и воскликнул срывающимся от ужаса голосом:

— Ты этого не сделаешь; ты не станешь этого делать!

— Что же мне помешает?

Я чиркнул спичкой и поднес ее маленькое пламя к мешочку с амулетами, который тут же задымился.

— Подожди, подожди! — вопил он. — Спаси меня! Убей меня, оставь мне только душу! Скажи, что я должен сделать? Что мне надо делать, чтобы ты