Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

его распоряжение по легиону для борьбы против Парфии, Цезарь немедленно удовлетворил просьбу, хотя его силы и были невелики; а когда Помпей просил Цезаря вернуть легион, направленный к нему год назад, тот без промедления отослал этот легион обратно. Его друзья, однако, информировали его, что вместо того, чтобы направиться в Парфию, легионы были размещены в Капуе. Через своих сторонников в сенате Цезарь просил о восстановлении принятого ранее народным собранием закона, позволявшего ему выставить свою кандидатуру, отсутствуя в Рйме. Сенат отказался принять это предложение и потребовал от Цезаря распустить войска. Цезарь понимал, что его единственной защитой были его легионы. Возможно, он поощрял их преданность лично себе именно в предвидении подобной критической ситуации. И все же он выступил перед сенатом с инициативой об одновременном оставлении своих постов им и Помпеем; эта идея показалась римлянам настолько разумной, что они украсили принесшего ее вестника венками. Сенат 372 голосами против 22 одобрил план, но его воплощению воспрепятствовал Помпей. В последние дни 50 г. до н. э. сенат провозгласил, что в том случае, если Цезарь не оставит командования до первого июля, он станет врагом общества. В первый же день 49 г. до н. э. Курион прочел перед сенатом письмо Цезаря, в котором тот писал, что согласен расформировать восемь из десяти своих легионов при условии, что ему будет позволено остаться наместником до 48 г. до н. э.; однако это предложение несколько проигрывало в глазах сенаторов из-за того, что Цезарь добавлял: он будет рассматривать отказ как объявление войны. Цицерон выступил в поддержку Цезаря, с ним был согласен и Помпей; однако в прения вмешался консул Лентул и прогнал офицеров Цезаря Куриона и Антония ид здания сената{395}. После продолжительной дискуссии сенат неохотно поддался на уговоры Лентула, Катона и Марцелла и наделил Помпея властью и полномочиями «следить, чтобы государству не было причинено никакого ущерба», — римская формула, провозглашавшая диктатуру и законы военного времени.

Цезарь колебался дольше, чем обычно. С формальной точки зрения сенат был прав: он не располагал никаким авторитетом, чтобы диктовать условия, на которых он согласен отказаться от командования. Он понимал, что гражданская война может привести к мятежу в Галлии и опустошению Италии. Но уступить — означало предать Империю в руки бездарностей и реакционеров. Погруженный в эти раздумья, он узнал, что один из самых близких его друзей и самых толковых офицеров — Тит Лабиен — перешел к Помпею. Он созвал солдат своего любимого Тринадцатого легиона и рассказал им, как обстоят дела. Первым словом его обращения было Commilitones! («Соратники!»). Солдаты, с которыми он делил трудности и опасности, которые не раз упрекали его в том, что он слишком часто рискует собой, признавали, что он имеет полное право на это обращение, что отрывистое Milites! («Воины!») было бы не столь уместно в его устах. Большинство из них были выходцами из Цизальпинской Галлии, на которых в результате его усилий было распространено римское гражданство. Они знали, что сенат отказался признать это пожалование, а некий сенатор приказал высечь цизальпинского галла, показывая тем самым, что презирает действия Цезаря по дарованию провинциалам гражданских прав; подвергнуть бичеванию римского гражданина было беззаконием. За время многих походов они научились уважать Цезаря, пусть на свой немногословный лад, и даже любили его. Он был суров к трусам и нарушителям дисциплины, но смотрел сквозь пальцы на их человеческие слабости (скажем, на их сексуальные проделки), берег от ненужных опасностей, спасал своим умелым командованием, удвоил им жалованье, щедро распределял среди них добычу. Он рассказал им о своих предложениях сенату и о том, как они были приняты; он напомнил, что праздная и испорченная аристократия неспособна подарить Риму порядок, справедливость и процветание. Пойдут ли они за своим полководцем? Никто не ответил отказом. Когда он сказал им, что у него нет денег, чтобы выплатить им жалованье, солдаты опустошили свои карманы и пополнили его казну.

Десятого января 49 г. до н. э. он переправил один легион через Рубикон, небольшую реку близ Аримина, которая являлась южным пределом Цизальпинской Галлии. lacta est alea, «жребий брошен», — говорят, им были произнесены именно эти слова{396}. Казалось, что этот поступок совершенно безрассуден, потому что еще девять легионов его армии оставались на изрядном от него отдалении в Галлии и не могли подоспеть к нему на подмогу ранее чем через несколько недель; в то же время Помпей располагал десятью легионами, или шестидесятитысячной армией, был уполномочен набрать помимо этого войска еще столько, сколько посчитает нужным, а также обладал средствами, на которые можно было вооружить и содержать такие мощные силы. Двенадцатый легион Цезаря присоединился к нему в Пицене, Восьмой — в Корфинии; еще три легиона он набрал из заключенных, добровольцев и рекрутов. В последнем он не встретил никаких трудностей: Италия не забыла Союзническую войну (88 г. до н. э.) и видела в Цезаре поборника прав италийцев; один за другим города распахивали перед ним свои ворота, из которых высыпали местные жители и радостно приветствовали его{397}; «города, — писал Цицерон, — встречают его как Бога»{398}. Корфиний некоторое время сопротивлялся, затем капитулировал; Цезарь не позволил своим солдатам разграбить город, освободил всех взятых в плен офицеров и отослал в лагерь Помпея деньги и скарб, оставленный Лабиеном. Хотя он был в это время практически без гроша, он не позволил себе конфисковать те поместья, которые принадлежали его противникам, а теперь оказались в его руках; чрезвычайно мудрый шаг, которым он обеспечил нейтралитет большей части среднего класса. Отныне, объявлял он, все те, кто не станет на одну из сторон, будут считаться им друзьями. С каждым новым успехом он предпринимал новые усилия, чтобы достичь примирения. Он отправил послание к Лентулу, умоляя того воспользоваться всем своим консулярским влиянием, чтобы заключить мир. В письме к Цицерону он соглашался уйти на покой и предоставить государственные дела Помпею при условии, что ему будет гарантирована безопасность{399}. Цицерон изо всех сил стремился способствовать компромиссу, но со временем понял, что его логика бессильна против нетерпимого догматизма сторон — этого непременного спутника революции{400}.

Хотя его силы все еще намного превосходили силы Цезаря, Помпей отвел свою армию от столицы, а за ним последовал беспорядочный поток аристократов, оставлявших своих жен и детей на милость Цезаря. Отвергая саму возможность заключения мира с Цезарем, Помпей объявил, что всякий сенатор, который не покинет Рим и не присоединится к его лагерю, будет считаться его врагом. Большинство сенаторов осталось в Риме, и