Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

7 февраля 1980 года: «Дорогой Юрий Михайлович!.. Прошло уже недели 2 (вот она — „хворостинка“! — Ю. О.), как я по просьбе Вашего сотрудника В. Богданова послал Вам свое открытое письмо землякам „Чем живем-кормимся“. Но в ответ — ни слова… В заключение еще раз хочу напомнить о гонораре за „Пашню живую и мертвую“. Мой соавтор А. Чистяков получил 228 р. Это за 2-то почти листа! Не маловато ли? А я и вовсе ничего не получил.

Пожалуйста, выясните, что сие означает?..»

20 февраля 1980 года: «…Премного благодарен за „Шаги“. Прекрасная книга!..

Насчет гонорара. Понимаю, хорошо понимаю, — это не Ваше дело. И все-таки прошу: брякните в бухгалтерию „Известий“. Пристукните кулаком!

Я бы, пожалуй, и сам шумнул, да ведь я темный провинциал: куда, к кому обращаться?

Нет, нет, не откажите в любезности.

В Москве (редко бываю) непременно воспользуюсь Вашим гостеприимством…»

Теперь уже мы встречались как постоянные сотрудники. Абрамов был внимательным читателем выпусков очерково-публицистического ежегодника, преувеличенно радовался, когда находил у нас острые и яркие публикации, пропущенные или не замеченные им в океане газетно-журнальной периодики. Сам при случае кое-что предлагал, например, очерки из журнала «Север», из ленинградской периодики, морщился и негодовал на проникавшую на наши страницы парадную псевдопублицистику… Спустя два года Федор Александрович стал членом редакционной коллегии альманаха.

В 1975–1976 годах в книжной редакции издательства «Известия» готовился к печати двухтомник прозы Ф. Абрамова «Избранное». Его составляли трилогия «Пряслины» (тогда это еще была трилогия!), а также повести, в том числе «Пелагея», «Алька», и рассказы. Вела двухтомник редактор Ирина Александровна Юшкова. Несколько адресованных ей писем Ф. А. Абрамова и другие материалы, относящиеся к подготовке издания, которое она предоставила автору этих строк, содержат живые штрихи к характеристике делового нрава писателя.

Как человек, отдававший всего себя творчеству и живший на пределе сил, Абрамов в литературных делах отличался повышенной мнительностью и почти болезненным самолюбием. Если в разговоре, случалось, при нем хвалили кого-либо из действующих писателей, скажем так, масштабом меньше Гоголя, он воспринимал это порой чуть не как собственное поругание. «А почему это вы его хвалите?» — вскинув сосредоточенный взгляд на собеседника и темнея лицом, спрашивал он почти с детской обидой. И чего доброго, мог повернуться, уйти.

Всего себя вкладывая в написанные строки, казалось, он был убежден в безупречности созданного. Тем более интересны ответные письма Ф. Абрамова на так называемые мелочные редакторские «придирки», касающиеся многажды переизданных и вошедших в широкое читательское сознание романов.

Судя по письмам, другое неистовство охватывало писателя. Одержимость совершенствованием текстов, желание сполна употребить на пользу понятливый и сочувствующий голос редактора, учесть самые крохотные замечания, когда в них улавливался резон. Куда тут девались гордыня, самолюбие? Абрамов весь напрягался, обращался в слух.

Перечитав для начала расклейку неоднократно переиздававшихся романов, И. А. Юшкова обнаружила солидное число подчас малоприметных, однако же досадных несообразностей и противоречий.

У некоторых действующих лиц, по авторской забывчивости, в протяженном повествовании произвольно менялись отчества. Это происходило даже с такими фигурами, как родоначальник семейства Иван Пряслин — в «Братьях и сестрах» или же один из ведущих персонажей двух следующих романов — истовый старообрядец, постоянно подвергающийся утеснениям и репрессиям властей Евсей Мошкин.

В одном из романов из-за кажущейся ее очевидности невнятно звучала мотивировка, по которой руководство намеревалось заменить (второстепенное, правда, лицо) секретаря колхозной парторганизации Озерова «комиссаром из района». В Пекашине среди сельчан в ходу уличные прозвища — не было единообразия в их написании. Частое у романиста северное выражение «ширнуть носом» (в смысле — шмыгнуть носом) из-за опечаток звучало то «ширкнуть», то даже «шикнуть»…

Перечень этих и других найденных погрешностей Ирина Александровна направила Ф. А. Абрамову.

Федор Александрович не только со скоростью курьерской сообщил поправки к тем местам текста, где счел их необходимыми, но и высоко оценил цепкость глаза и требовательность редактора. 31 августа 1975 года он писал И. А. Юшковой: «…Прочитал Ваше письмо и признаюсь, мне стало стыдно за те ляпсусы, которые допущены в моей трилогии. Спасибо Вам за внимательное чтение.

Что касается поправок, то вот они:

1. Отчество Пряслина Ивана — Кириллович.

2. Евсей Мошкин по батюшке — Тихонович.

3. Инякин Терентий — Васильевич.

4. Стрелёха — это прозвище. Поэтому его следует писать через черточку с маленькой буквы: Марина-стрелёха.

5. Носом „ширнула“, а не ширкнула и не шикнула.

6. Учитель Озеров (в силу своего положения) парторг был недееспособный, поэтому-то и собираются прислать „комиссара из района“.

Вот, кажется, и все. Вероятно, у Вас будут еще какие-то замечания. Так вот, не стесняйтесь. Автор должен стесняться, а не редактор…»

Принимая те замечания, которые он считал полезными, Абрамов, в свою очередь, стремился приобщить редактора к логике и ходу своей творческой мысли. Так бывало даже тогда, когда дело касалось вроде бы сравнительной малости — скажем, пунктуации при выделении так называемой несобственно-прямой речи. Такими стилистическими конструкциями насыщены романы пекашинской хроники, где объектированное изображение действия «от автора» часто и незаметно переключается на подачу происходящего через восприятие основного для этой главы персонажа, на внутренние монологи героя.

Эти тонкости редактирования Абрамов затрагивает через месяц с небольшим, в письме Юшковой 7 октября 1975 года.

«Да, вот еще что, — предупреждает он редактора, — о некоторых особенностях моей пунктуации. Как правило, я не беру в кавычки речь героя в авторской речи. Потому что у меня каждая глава по существу идет от лица героя. Да многие сейчас (Фолкнер, например) и вообще расстались с кавычками.

Это прошу иметь в виду. А то наши корректора любят порезвиться, показать свою грамотность».

Оформлял и иллюстрировал двухтомник «Избранного» хорошо знакомый в «известинской» среде художник Валерий Карасев. Одаренный и уверенный в себе профессионал, однако, возможно из-за излишней уверенности, совлекающийся иной раз в наезженную колею стандартных решений.

Отсюда, вероятно, и начались расхождения с Абрамовым. Так, например, желая подчеркнуть крайнюю степень послевоенного обнищания и захирения села, крыши в северной деревне на некоторых рисунках иллюстратор первоначально покрыл соломой. У романиста это вызвало бурю чувств. «На нашем Севере не кроют крыши соломой! — негодовал он. — Во-первых, из-за отсутствия соломы, стебли злаков не успевают вытянуться до такой длины, во-вторых, потому что сивер, как бешеный пес, одним дыханием разметал бы хилое покрытие… Нужны тёс, древесная дранка! А дома с ними стоят по сто и больше лет!»

В. Карасев переделывал эскизы. Но, судя по письму от 9 марта 1976 года, Абрамов все-таки оставался неудовлетворен. «Еще раз просмотрел иллюстрации, — сообщал он редактору. — Они профессионально неплохи, но деревни в