Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

На совести группы ретроградов, получивших преобладающий вес в Союзе писателей, не только антисемитизм, погоня за положением и прочие грехи. На их совести лежит величайший и непростительный грех обеднения и обескровливания нашей литературы, извращения её задач»{298}.

Впрочем, эта статья, написанная Паустовским в канун открытия Второго писательского съезда, не была единственной. Были и другие, среди которых можно особо выделить «Открытое письмо товарищам по работе», в котором, помимо работы Союза писателей, автором был остро поднят вопрос о работе комиссии по критике при Союзе писателей:

«Что дала комиссия СП по критике нашей критике? Что она произвела на свет? Кого направила? Кого вырастила? Никого. К сожалению так, или почти так обстоят дела и с другими комиссиями»{299}.

Конечно, как в первом, так и во втором случае Паустовский писал о наболевшем в душе, о том, что непосредственно касалось его самого, о том, что ему пришлось пережить в борьбе с «лживой» критикой, с её нежеланием считаться с мнением читателей. Всё, что содержали тексты этих статей, «выливалось» из сердца автора, без всякого желания кого-то обидеть в Союзе писателей.

А ещё была статья – ответ «Реплика тов. Ажаеву», опубликованная в «Литературной газете» № 139 от 23 ноября 1954 года, которую, помимо Паустовского, подписали Эммануил Казакевич, Николай Погодин, Степан Щипачёв, Самуил Маршак, Вениамин Каверин, Михаил Луконин. Впрочем, на этот ажаевский выпад – статью «Уважать свой литературный цех», опубликованную в «Литературной газете» 11 ноября, можно было и не отвечать. Тогда в прицеле автора романа «Далеко от Москвы» был Шолохов. Но не стерпели – ответили!

Второй съезд Союза писателей СССР состоялся 15 декабря 1954 года. Шесть дней в духе «конструктивной» критики его делегаты обсуждали писательские дела. Алексей Сурков в докладе «О состоянии и задачах советской литературы» говорил о росте литературы среди «всех братских народов СССР». Маргарита Алигер[34] в своей речи пыталась с позиции критики осмыслить роль Союза писателей за прошедшие 20 лет.

Весьма дерзким было шолоховское выступление. «Примерив» на себя мантию литературного арбитра, Михаил Александрович, говоря о произведениях, изданных за последние послевоенные годы, отметил их «серость, бесцветность, посредственность», и всё потому, что «…многие и многие писатели, взяв разбег военных лет, продолжали как бы по инерции писать наспех, неряшливо, небрежно, и это обстоятельство не замедлило резко сказаться на художественном уровне значительного числа произведений»{300}. «Прошёлся» Шолохов и по «Литературной газете», и по Симонову. «Чему могут научиться у Симонова молодые писатели? Разве только скорописи да совершенно не обязательному для писателя умению дипломатического маневрирования. Для большого писателя этих способностей, прямо скажу, маловато…»{301}

Шолохову было позволено многое!

Константин Георгиевич должен был выступать на съезде. Он готовился. Но слова ему так и не дали, убрав его кандидатуру из уже утверждённого регламента выступлений. Боялись?! В свете его предсъездовских статей – вполне возможно!

«Дорогой мой, где Вы? Что Вы?»

15 февраля 1955 года Михаил Слонимский, отыскивая Паустовского, как говорится «днём с огнём», напишет ему короткое письмо, в котором будут такие строки:

«Дорогой мой, где Вы? Что Вы?

Почему исчезли <неразб.>? Мы [журнал “Нева”] ждём Вас. Где Ваш рассказ? Отзовитесь!..»{302}

Паустовский в это время был в Доме творчества писателей имени Райниса в Дубулты под Юрмалой, на Рижском взморье, и работал над своей повестью «Золотая роза».

5 февраля он пишет Каверину:

«…сбежал из Москвы, сбежал от чужих рукописей, от настойчивых авторов, от Литературного института и всего прочего, чтобы хотя месяц поработать в относительном покое. <…> Здесь тихо, туманно, тепло»{303}.

Паустовский любил Дубулты не только за атмосферу душевного гостеприимства, но и за ту ауру благодати, которая неизменно настраивала на творчество: великолепие Балтики, сосновые боры и дюны, неспешное течение реки Лиелупе, что едва не «сваливается» своим вертлявым руслом в море, и тишина, глубинная, настоящая, не разрываемая шумливым мегаполисом. Ощущение чистоты не только в природе, но и в самом её созерцании.

Возвращение из Дубулты в Москву будет омрачено тяжёлым воспалением лёгких, что позволило, лёжа в постели, поработать над черновиком «Золотой розы».

«Золотая роза» – выстраданное временем произведение Паустовского, над которым он начал работать ещё до войны. Во время выступления на Конференции областных писателей, проходившей в Москве 22 марта 1946 года, то есть ещё задолго до появления оконченного чернового варианта повести, Паустовский скажет: «Я начал её писать, она называется “Железная роза”, начал её писать перед войной, но оставил, потому что война мне помешала». Пройдёт ещё десять лет творческих исканий до того момента, когда читатели откроют для себя «Золотую розу».

Это произведение не только о писательском труде, как принято считать, но и об отношении писателя к своему труду, и это, наверное, самое главное. Автор повести, как бы сам разбираясь в том, что привело его в литературу, рассматривает писательство не просто как составляющую собственной личности, но и как закономерность в желании выстроить своё мнение о творчестве, называя его «тяжким» трудом.

Отдавая «Золотую розу» в «Октябрь», где она будет напечатана в № 9—10 за 1955 год, Паустовский подозревал, что редакторское внимание к ней будет велико, но не настолько, чтобы вернуть рукопись на доработку. Редакция придиралась ко всему, даже к речевым оборотам, стилю, которым была написана повесть.

Аналогичная ситуация сложилась и в «Советском писателе», где повесть должна была выйти отдельной книгой.

24 июля 1955 года Константин Георгиевич отвечал редактору издательства «Советский писатель» Николаю Замошкину:

«Я довольно щедро пошёл на уступки и думаю, что теперь уже возражений не будет. На большее я пойти не могу»{304}.

Обратно к Паустовскому рукопись не вернулась.

Константин Георгиевич не был доволен изданием. Да и по какому-то странному стечению обстоятельств весь тираж книги, «осев» в Ленинграде, был там и продан. В Москву не пришло ни одной книги «Золотой розы».

Главный редактор журнала «Нева» Георгий Юровский, прочитав «Золотую розу», откликнулся на неё Паустовскому письмом, в котором были такие слова: «Будьте счастливы под щитом драгоценной “Золотой розы”»{305}.

Пожелание Паустовскому закрыться щитом в это время было очень уместным!

В апреле 1955 года у Паустовского в калужской Тарусе появился дом. Вернее, не у него, а у Татьяны. И не дом, а половина полуразрушенного низенького бревенчатого дома с прогнившим полом, стоявшего на голом,