Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

В начале декабря 1952 года Паустовский уедет в Дом творчества имени А. Серафимовича «Малеевка». Спокойное уединение и особая аура для творчества на лоне природы. Что ещё нужно писателю, чтобы заняться любимым делом?!

«Я за сутки написал статью для сборника о писательском мастерстве. Вышло 20 страниц на машинке. Называется она “Труд прозаика”. Посылаю её в Москву с Лидией Корнеевной (Чуковской. – О. Т.), она едет прямо в “Советский писатель”», – напишет он Татьяне в Москву 20 декабря 1952 года.

А ещё в это время он будет работать над повестью о Лермонтове, используя за основу ранее созданную пьесу, и думать о Солотче, разрабатывая новый путь проезда к ней – через Егорьевск, сёлам Середняково и Дмитровский Погост, далее к Спас-Клепикам через санаторий «Известия». И, конечно же, непременно будет спрашивать в письмах о сыне, по которому очень скучал.

Кладоискатель

1953 год.

Год перелома не только в жизни страны, но и в сознании в ней проживавших.

Год переосмысления прошлого – и тревожный взор в будущее.

5 марта умер Сталин.

23 декабря расстрелян Берия.

Год «большой» амнистии и начала «сбрасывания» масок.

Прелюдия «оттепели».

А ещё война в Корее и мир на пороге холодной войны.

Одним словом, круговерть событий, не дававших опомниться и понять происходящее.

В 1953-м в Союзе писателей СССР был «поднят» еврейский вопрос.

По чьей инициативе это было сделано, сказать сложно, но то, что Союз писателей едва не погряз в мнимой борьбе за «чистоту» своих рядов, было очевидно.

Так что же, в сущности, произошло?

Спустя менее трёх недель со дня смерти Сталина на имя секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущёва из СП СССР поступило обращение «О мерах секретариата Союза писателей по освобождению писательских организаций от балласта», подписанное генеральным секретарём СП СССР Александром Фадеевым и его заместителями Константином Симоновым и Алексеем Сурковым.

В обращении говорилось о том, что Московская организация СП СССР в своём большинстве состоит из числа писателей, которые «…не выступают с произведениями, имеющими самостоятельную художественную ценность» и «…являются балластом, мешающим работе Союза писателей, а в ряде случаев дискредитирующим высокое звание советского писателя». Значительную часть этого «балласта» составляют лица еврейской национальности, в том числе члены бывшего «Еврейского литературного объединения» (Московской секции еврейских писателей), распущенного в 1949 году. «Руководство Союза писателей СССР считает необходимым путём систематического и пристального изучения членов и кандидатов в члены Союза писателей последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта»{291}.

Это письмо больше походило на чью-то хорошо спланированную провокацию, которая, к счастью, провалилась и не была приведена в действие. Нужно отдать должное Хрущёву, сумевшему погасить эту искру антисемитизма, едва не запалившую костёр раздора внутри писательской организации.

Конкретное авторство данного обращения до сих пор так и не выяснено, хотя по многим неофициальным источникам его приписывают Симонову. Сам же Константин Михайлович в своих воспоминаниях на этот счёт ничего не написал.

12 апреля 1953 года газета «Правда» печатает рассказ Паустовского «Клад», один из многих в общем цикле рассказов о Мещёре. На этот раз главными героями стали смолокур старик Василий и его девятилетний внук Тиша, жившие в сторожке на одной из лесных порубок, называвшейся «Казённой канавой». Туда как-то раз и заглянули Паустовский в компании с Гайдаром. Понятное дело, что встреча эта произошла ещё до войны.

За самоваром Тиша вдруг возьми и скажи Гайдару, «погнавшись» за дедовой мыслью, о том, что «позабыло правительство» про здешние места, «одна смола да уголь, пустошь да гарь» вокруг, о желании поехать в Москву и рассказать про их с дедом долю, а ещё поведать о здешних лесах, о бездонных торфяных болотах, о заливных окских лугах. Слушали они и дивились смелости Тиши. И Гайдар сказал: «Это здесь ты отчаянный, а в Москве из тебя слова не вытянешь».

Ну а уж встреча в лесу с Лизой, смелой девочкой семи лет, Тишиной сестрой, жившей в соседней деревне Шамурино и каждый день приносившей деду молоко, вообще удивила Паустовского и Гайдара.

После той встречи прошли годы, и Паустовскому вновь захотелось побывать в тех местах. Они встретились: теперь Тиша был известен как Тихон Иванович Чернов, председатель райисполкома, фронтовик. На его военном кителе без погон красовался орден Красной Звезды. Он-то и рассказал гостю, как всё изменилось в округе с тех пор, как они первый раз встретились в дедовской избе. Луга – сплошной цветник, леса от сухостоя вычищены. А ещё он теперь занимается расселением бобров, которых доставляют из Воронежского заповедника.

Паустовский повидался и с Лизой, она теперь работала в школе, и у неё на столе всегда стояла фотография Гайдара…

Одним словом, рассказ-ностальгия по «неумытому» прошлому в свете прекрасного настоящего, взращённого трудом человека.

Прочитав рассказ, Мариэтта Шагинян 16 апреля 1953 года восторженно писала Паустовскому из крымского Мисхора, из санатория «Красное Знамя»:

«Ваш “Клад” – настоящий клад…

Разрешите одно только замечание.

Вы – мастер точной детали, а Юпитера обидели. Он не пепельный, а скорее янтарный. В прошлом году видела его в телескоп Тартуской обсерватории с четырьмя его спутниками и пояском вокруг тела, – и лишний раз убедилась, какой червонно-золотой свет излучает эта огромная планета, под которой родился Гёте. Невооружённым глазом она всё же видна с оттенком янтарной желтизны, а не пепла»{292}.

Паустовский уважил Старуху, как называли «за глаза» Мариэтту Сергеевну за её почтенный возраст в литературных кругах, и в следующем переиздании рассказа пепельный цвет с Юпитера снял. Но и в червонно-золотой не одел, оставив его в рассказе «бесцветным», понимая, что Шагинян в своей «утончённой» критике дала маху – явно перепутав Юпитер с Сатурном. Но спорить с Мариэттой Сергеевной было не к лицу.

16 января 1954 года скончался Пришвин.

Паустовский был на прощании в ЦДЛ, стоял в траурном почётном карауле у гроба. В своей прощальной речи с учителем Константин Георгиевич произнёс: «Природа не умирает и слепо не повторяется. И потому не может умереть то, что написано о ней со знанием, поэтической точностью и любовью»{293}.

С Пришвиным ушла целая эпоха. Но тогда, в январе 1954 года, ещё никто не знал, что эту самую эпоху он запечатлел в своём откровенном дневнике, который вёл полвека и который ещё долго после его кончины будет оставаться под спудом секретности и придёт к читателям лишь в конце