Пепел перемен, Том 7: Цена власти - Илья Витальевич Карпов

Отец Эрниваля в те годы служил священником в церкви Святой Аминеи, что взирала с холма на восток столицы, район бедняков и печально известную Висельную улицу. Узнав о том, что сын посещал праздник, он страшно разозлился, разразился тирадой о глупости, позорящей богов и людей, а напоследок завёл старую песню о том, что сыну следует пойти по его стопам. И чтобы слова надёжнее отпечатались в памяти, он высек Эрниваля хворостиной, приговаривая, что отправит его в монастырь где-нибудь в Хартланде или даже Нагорье, подальше от столичных соблазнов.

В ту самую ночь юный Эрниваль, разозлившись на отца, решился на то, о чём давно мечтал: сбежал из города.

С тех пор прошло немало лет. Сначала он прибился к рыцарскому ордену и стал Эрнивалем из Дорема, потому что не хотел вспоминать столицу. Потом, волею судеб, вернулся в город к отцу, и тот, конечно, не был рад его видеть. Святое воинство, битва при Лейдеране, кровожадные эльфы и несокрушимые древолюды, разрывавшие людей пополам, а потом пламя…

Теперь всё это казалось давно ушедшим ночным кошмаром. Теперь он Эрниваль, магистр ордена Железной руки, а за спиной дюжина братьев, преданных ему до самой смерти. Двое из них несли фонари на длинных шестах, освещая путь, остальные шагали позади.

Их путь лежал через храмовую площадь в восточную часть города. Ещё недавно этот район мало отличался от того, каким его запомнил Эрниваль в детские годы. Шумный и неряшливый, но всё же необходимый столице лабиринт из домов, складов и переулков, откуда каждое утро во все концы города тянулись подённые рабочие, готовые трудиться за жалкий марен в день.

Здесь, в едком смраде красильных мастерских рождались яркие ткани, в которых щеголяли красотки верхнего города, здесь дубильщики без устали выделывали кожу для шнурков, ремней и щитов доблестных рыцарей, и здесь же нагуливали жирок будущие окорока и колбасы на столах благородных господ.

Совсем недавно они с братьями в очередной раз приносили сюда волю Железной руки. Но то было не справедливое возмездие и даже не акт устрашения, а суровая необходимость военного времени.

В восточной части города, разделённой почти пополам Висельной улицей, проживало множество людей, которые в случае осады не принесли бы никакой пользы. Его величество обозначил их коротким и ёмким словом «никчёмные». Именно от таких «никчёмных» жителей и предстояло избавиться братьям Железной руки несколько дней назад.

Надлежало очистить город от всех, кто мог ослабить его в трудный час. В их число, согласно королевскому указу, попадали дряхлые старики, дети, тяжело больные и калеки, а также малоимущие женщины. «Будто бы там водятся другие», — с усмешкой заметил тогда один из братьев. Остальных определяли в ополчение, а до сражения им предстояло заниматься самой разной работой.

Орден начал с бедняцкой лечебницы при церкви Аминеи. Без всякой жалости опрокидывались койки, людей выгоняли на улицу пинками и палицами. Тех же, кто уже не мог подняться без посторонней помощи, ждала ещё более печальная судьба. Глядя на жестокость тех, кого некогда считали братьями по вере, белые сёстры рыдали, но ничего не могли поделать.

Покидая лечебницу, Эрниваль услышал, как старшая из них прошипела вслед проклятие. Он обернулся, она побледнела и прижалась к стене. Но, на её счастье, у магистра Железной руки ещё оставалось слишком много дел.

Три дня они с братьями вычищали притоны, разгоняли ночлежки и врывались в дома простых горожан. Многие из них пытались прятать детей и стариков, пытались противиться воле его величества и владыки Калантара, однако всё было тщетно: ряды ордена Железной руки были широки как никогда, а в самые жаркие моменты им на помощь приходили войска.

По улицам восточного района вновь потекли реки крови. Эрниваль не слышал столько проклятий даже в тот раз, когда его с братьями отправили сюда впервые. Если тогда некоторые даже радовались, что железная рука, наконец, добралась до отребья, заполонившего эти места, то теперь эта же рука пришла уже за ними.

Поначалу Эрниваль даже пытался вразумить их. Надеялся обойтись малой кровью, велел братьям не калечить несогласных, только если они не нападают первыми. Остальных же просто выводить из домов. Магистр пытался приложить всё красноречие, на которое был способен:

— Это ради вашего же блага, — говорил он. — В трудный час слабые умирают первыми. Запасов города не хватит на всех, лишь на тех, кто поможет ему выстоять. На тех, кто защитит ваши дома…

— Кто б от вас сначала защитил! — скалились ему в ответ.

За три долгих дня сердце Эрниваля ожесточилось. Он видел упрямство и глупость, видел, как люди цепляются за бесплодную надежду, вопреки всему. Прекословят воле короля, нападают на братьев и стражников. Оставь их в покое, и спустя время они же, умирая от голода, будут проклинать всё на свете за то, что остались в плену каменных стен.

Последней каплей стало, когда старуха, жившая в разваливающейся лачуге, наотрез отказалась уходить. Говорила, что выросла в этом городе и, если будет нужно, помрёт здесь же.

— Не нужны мне ваши припасы и прочее дерьмо, дайте старой женщине помереть в собственном доме!

— На вашей шее оберег, — сказал Эрниваль. — Владыка не оставит вас, а её святейшество будет день и ночь молиться за ваше благополучие.

— Благополучие, значит? Тогда передай это её святейшеству, — она сорвала с шеи оберег с железным кулаком, плюнула на него и швырнула в лицо Эрнивалю, — Пусть в задницу себе засунет! Этой девке место не во главе церкви, а…

Закончить фразу старуха не успела. Железный кулак магистерской булавы одним ударом превратил её лицо в кровавое месиво, мгновенно прервав как поток богохульных слов, так и её жизнь. Мёртвое тело рухнуло на пол, истекая кровью, но Эрниваль почти ничего не ощутил, глядя на него. Ни жалости, ни сожаления. Одну лишь злость. Он злился на старуху, на упрямых людей и на самого себя за то, что до сих пор верил в силу доброго слова.

С тех пор он прибегал лишь к силе стали, боли и страха. Каждый раз, когда кто-то оказывал сопротивление, проклинал его и братьев, перед Эрнивалем возникала старуха, поносящая Агну. Тогда его глаза застилала кровавая пелена, и уже ничего больше не имело значения.

И вот теперь они с братьями шли по обезлюдевшему району. Часть опустевших зданий отрядили под склады, где-то поселили