Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

лекций на факультете Иркутского педагогического института – необходим был дополнительный заработок. Через несколько месяцев, сопоставляя университетских и педфаковских студентов, он напишет Н. К. Гудзию (письмо от 18 октября 1942 г.):

Начал уже здесь вплотную работать в Унив<ерситет>е. Должен сказать, что подобралась очень хорошая молодежь. Работать очень приятно, хотя подготовка к никогда не читанному курсу по ист<ории> р<усской> лит<ерату>ры отнимает очень много времени и сил. Силы-то еще слабые! Одновременно читаю и в Педвузе; к сожалению, там работа пока не доставляет никакого удовольствия: очень слабый курс попался: малоразвиты, без достаточного интереса, вялы.

Иркутск начала 1940‑х гг. мало походил на Иркутск 1920‑х. Тем не менее М. К. встретил своих прежних сослуживцев, например К. Н. Миротворцева, вернувшегося в Иркутск в 1941 г. и возглавившего кафедру физической географии, а также историков Ф. А. Кудрявцева и С. В. Шостаковича (с последним М. К. был знаком, но не близок). Из старых иркутян он застал врача-офтальмолога З. Г. Франк-Каменецкого, библиографа Н. С. Бер и сотрудницу Музея ВСОРГО Н. И. Удимову (обе публиковались в «Сибирской живой старине»); из «прямых учеников» – А. В. Гуревича. Правда, последняя встреча не доставила радости ни одному из них. «Само собой, что мой приезд ему не очень по нутру, – писал М. К. 2 июля В. Ю. Крупянской. – Как-никак, был он здесь королем на фольклорном фронте, читал курс по фольклору в Университете и все прочее, – мой приезд, естественно, меняет ситуацию»[9].

С осени 1941 г. в Иркутском университете преподавал, исполняя при этом обязанности декана, Соломон Яковлевич Лурье, выпускник Петербургского университета, знакомый М. К. по Петербургу – Ленинграду. Среди новых лиц следует назвать К. А. Копержинского и москвичку Ольгу Игоревну Ильинскую (1911–1986), прибывшую в Иркутск летом 1941 г.; ей как выпускнице Ленинградского университета и аспирантке Московского областного пединститута был доверен курс всеобщей литературы. М. К. принимал участие в научных делах Ильинской, обсуждал с ней темы ее работы (будущей диссертации)[10].

Тогда же, по-видимому, состоялось очное знакомство М. К. с историком М. А. Гудошниковым (1894–1956), руководившим кафедрой истории в Иркутском университете (их переписка в 1940–1941 гг. касается кандидатской диссертации Гудошникова о Н. М. Ядринцеве[11]), и литературоведом Сергеем Федоровичем Барановым (1895–1971), преподавателем русской литературы в Иркутском пединституте.

Кроме того, в 1942–1943 гг. с Азадовскими общались и часто их навещали профессор Рафаил Семенович Альтман (врач-гигиенист) и его жена Ксения Самойловна (урожд. Левенсон). А в 1944 г. в Иркутск, освободившись из мест заключения, приедет и начнет преподавать в Иркутском университете его брат, филолог М. С. Альтман[12].

К числу иркутских знакомств, которые обернутся позднее (по возвращении М. К. из эвакуации) дружескими отношениями, следует отнести также С. В. Обручева, который жил в то время в Иркутске и, несмотря на частые экспедиции, преподавал в университете.

Осмотревшись и оценив обстановку, М. К. начинает – конечно, по согласованию с ректоратом – хлопотать о приглашении в Иркутский университет ученых-филологов; ему хотелось (как некогда в Чите) создать в Иркутске сильный профессорско-преподавательский коллектив. Одним из первых, к кому он обратился (при посредничестве С. Я. Лурье), был Борис Исаакович Ярхо (1889–1942), выдающийся филолог-медиевист, фольклорист, историк литературы, стиховед и переводчик, находившийся в то время в Сарапуле (Удмуртия)[13]. 7 августа 1942 г. М. К. рассказывал Н. К. Гудзию:

Я сейчас же предложил ему <Ярхо> телеграфом профессуру у нас. Виктор Максимович[14], к<ото>рому я написал об этом, очень приветствовал мой план и прибавил, что, по его сведениям, Б<орис> И<саакович> в очень тяжелом состоянии. Я не вполне понял смысл его слов, но вскоре получил ответ на свою телеграмму от неизвестного мне лица, без подписи, и в которой было всего два слова: «Ярхо умер». <…> Так один за другим уходят лучшие представители филологической науки.

В начале июня 1942 г. М. К. вступил в переписку с А. И. Белецким, эвакуированным их Харькова в Томск. В письме от 21 июня 1942 г. читаем:

Как хотелось бы мне Вас видеть, дорогой Александр Иванович! Вы мне так и не ответили на вопрос о возможности Вашего приезда на какой-нибудь срок в случае специального приглашения со стороны Унив<ерситет>а. Подумайте. Это было бы так приятно. Встретили бы и устроили Вас здесь, конечно, со всяким, подобающим Вашему чину и званию, уважением и почетом, – а мы с Л<идией> Влад<имировной> – с любовью и лаской[15].

«Еще раз жалею, что Вы не в Иркутске, – пишет он 12 мая 1943 г. ему же, – здесь Вас и употребили бы, конечно, много лучше, и погода у нас несравненно лучше»[16].

С аналогичным предложением М. К. обращался летом 1942 г. и к И. Г. Ямпольскому[17], оказавшемуся в Уфе, и тот, судя по его ответным письмам к М. К., всерьез обдумывал такую возможность (74–7).

Наконец, М. К. имел основания надеяться, что его приглашение примет Борис Яковлевич Бухштаб, давний знакомый и сослуживец Л. В., эвакуированный в Западную Сибирь. Однако Бухштаб предпочел остаться в Омске, где получил кафедру русской литературы. «Б. Я. Бухштаб, к сожалению, в Иркутск не поехал, чем поставил меня в исключительно трудное положение», – сетовал М. К. 20 сентября 1942 г. в письме к П. Л. Драверту[18].

Другое начинание М. К. в первом семестре 1942/43 учебного года – создание студенческих кружков: научного и литературного. «Я председатель литературного кружка, организованного М. К. Азадовским», – не без гордости отметил в своем дневнике студент Василий Трушкин (запись от 5 декабря 1942 г.)[19]. Вскоре заработает и фольклорный кружок.

Лекции в университете и пединституте, семинарские занятия, руководство Обществом истории литературы, языка и этнографии, студенческие кружки, необходимость отвлекаться на общественные мероприятия – справиться с такой нагрузкой было бы нелегко любому преподавателю. Тем более трудно приходилось М. К., ослабленному семью месяцами ленинградской блокады. В своих иркутских письмах 1942–1945 гг. ученый постоянно жалуется на перегрузку и вызванные ею усталость и недомогание, а главное – на невозможность заниматься своим делом.

«В Иркутске я встретил сердечный прием, – сообщает он П. Л. Драверту свои впечатления от первых шести месяцев, проведенных в Иркутске, – очень хорошо работается в Университете, но обилие педагогической работы не дает возможности заняться собственной научной работой»[20].

О непомерной занятости М. К. не без тревоги упоминала Л. В. в письме к В. Ю. Крупянской 22–28 января 1943 г.:

Надо сказать, что отношение здесь к М. К. просто исключительное. Так его ценят, так с