Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

— безупречен, тем не менее они звучали слишком громко для такого помещения, вызвав у Грейс подобие клаустрофобии. Когда она наконец поднялась, понимая, что таинство почти завершено, то почувствовала громадное облегчение.

Наконец настало мгновение, когда Ренье мог беспрепятственно поцеловать ее перед лицом Бога. А затем все их друзья принялись аплодировать, выкрикивать поздравления и свистеть, в точности как на американских венчаниях, и Грейс это очень порадовало. Когда она повернулась ко всем этим людям, которые стояли и смотрели на нее и Ренье — ее мужа, — то увидела слезы на глазах, улыбки и прижатые к груди руки.

Пока они шли по нефу, Грейс держала Ренье за руку, улыбалась и шептала слова благодарности родным и друзьям на скамьях. Потом тяжелые двери кафедрального собора с грохотом и скрипом распахнулись, и она смогла разглядеть проблеск восхитительной синевы того самого моря, которое произвело на нее такое впечатление ночью, проведенной с Ренье в Ла-Тюрби. Оно идеально смотрелось в обрамлении прямоугольного дверного проема, который, впрочем, немедленно заполнили жители Монако и представители прессы, и вид на море исчез.

Глава 30

1976 год

Когда Энгельберт Хампердинк вышел на сцену во время ежегодного Гала-бала Красного Креста и его баритон будто накрыл все вокруг бархатным покрывалом песни «Освободи меня», Грейс почувствовала, что впервые за несколько недель может вдохнуть полной грудью.

Вначале Каролина угрожала бросить университет. Грейс лишь предполагала, что это связано с зарождающимся романом дочери, героем которого стал таинственный Филипп Жюно, по материнскому мнению Грейс слишком старый для девятнадцатилетней Каролины — целых семнадцать лет разницы!

Потом был очень милый телефонный звонок Джея Кантера. Речь шла о фильме «Поворотный пункт», в котором, как выразился Джей, представлялась «редкая для женщины определенного возраста возможность возобновить свою карьеру». В горячке Грейс вновь пережила всю боль от своей юношеской глупости, когда она не послушала Риту и Эдит, надеясь, что даже после запрета в Монако фильмов с ее участием Ренье все-таки сумеет понять, что ей необходима актерская деятельность. Боль от слишком позднего осознания того, что она переоценила его любовь к себе, была невыносима. Но так сильно переживать из-за того, с чем Грейс ничего не могла поделать, вообще не стоило, поэтому после приличествующего дня «раздумий» она перезвонила Джею, чтобы вежливо отказаться.

К тому же, если быть честной (а Грейс понимала, что подобную роскошь может разрешить себе лишь внутри себя самой), устраивать гала-балы ей до смерти надоело. Она занималась этим с пятьдесят шестого года, то есть уже целых два десятилетия. После вторичного появления Жозефины, которая в семьдесят четвертом году в последнюю минуту заменила Сэмми Дэвида-младшего, Грейс испытывала искушение передать эту ответственность кому-нибудь еще. Да и как могло быть иначе, если тогда ее дорогая подруга спела «Одинокий блюз любви» чуть ли не в последний раз в жизни?

— Почему бы тебе не присоединиться ко мне на сцене? — спросила Жозефина Грейс в телефонном разговоре той памятной ночью. — Мы могли бы исполнить «Настоящую любовь», я спою за Бинга.

Представив, как они, одетые в бальные платья, исполняют этот дуэт, Грейс так расхохоталась, что из глаз у нее потекли слезы, а в левом боку закололо. Ей было слышно, как Жозефина на другом конце провода тоже заходится от смеха.

Когда приступ хохота стал утихать, перейдя в хихиканье, Грейс сказала:

— Спасибо, Жозефина. Ты даже не догадываешься, как мне это было нужно.

— Догадываюсь, девочка моя, — ласково ответила подруга.

Грейс почувствовала, как к горлу подступили рыдания. Неужели так очевидно, насколько она несчастна, или просто Жозефина слишком хорошо ее знает? Она предпочла бы второй вариант.

— Спасибо тебе, Жозефина. За все.

— Всегда пожалуйста. В любое время.

Хампердинк — замечательный певец, но он не был старым другом Грейс. Она не молодела и поэтому особенно жаждала утешиться в компании тех, кто хорошо ее знал. Мысль, что и без того тесный круг этих людей с годами будет лишь сужаться, пугала. Пальцы легонько коснулись украшения на шее, и Грейс с ностальгией подумала о жемчужных бусах, которые так часто надевала по просьбе Эдит. Странно, что кольцо от Картье с громадным бриллиантом теперь почти не привлекает ее внимания, будто став частью руки, как кожа, местами покрывшаяся коричневыми пятнышками от переизбытка солнца, и костяшки пальцев, которые в последнее время начали выпирать. Неужели когда-то она действительно так страстно хотела заполучить его?

Когда Ренье надел это кольцо ей на палец и Грейс ощутила его тяжесть, то еще не понимала, что оно означает на самом деле и какие обязательства к нему прилагаются. О да, ей казалось, что в свои двадцать шесть лет она знает все обо всем: в конце концов, она же покинула Филадельфию, стала звездой экрана, настояла на своем при заключении контракта с киностудией и храбро бросила не одного и не двух мужчин, когда стало ясно, что от них не дождаться того, что ей нужно. Она думала, что ясно видит мир и себя в нем. И как могла она теперь пытаться объяснить хоть что-то Каролине, которая ступила на опасную дорожку с Филиппом Жюно, не рассказав ей при этом, что на самом деле представляет собой ее собственный брак?

Как того требовал протокол ежегодного Гала-бала, Ренье пригласил ее танцевать. Легко коснувшись локтя Грейс, он прервал разговор, который только что завязался у нее с одним кинодокументалистом. Неохотно отказавшись от беседы о кино и искусстве, она позволила мужу себя увести, вспомнив, как часто он кружил ее в танце: и в отеле «Уолдорф-Астория» сразу после их помолвки, и на серебряном юбилее правления Ренье, и однажды… Грейс вспыхнула от одного воспоминания… нагишом, лет десять назад в Рок-Ажель, когда вдруг выключили электричество. После долгой возни Ренье заставил работать старый транзисторный приемник, поймав станцию, транслировавшую старые мелодии, пусть волна и постоянно уходила. Тогда они слишком много выпили и занимались любовью, а потом из приемника вдруг раздался ее собственный старый хит, «Настоящая любовь». Той ночью она чувствовала себя ужасно потерянной и не могла припомнить, когда с ней в последний раз было нечто подобное.

Сейчас Ренье смотрел ей в глаза, пока они слаженно двигались по паркету, как и подобает такой опытной паре. В этом году они отметили свою двадцатую годовщину. Это чего-то да стоит; возможно, ничего важнее и нет? Она решила хотя бы сейчас, в этот самый миг думать, что так оно и есть, и улыбнулась мужу с нежностью, которая теплом окутала сердце.

В конце концов,