Калиакрия (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

Взрыв адмиральского корабля на глазах у всего флота произвел на турок сильное впечатление. О продолжении боя никто уже не думал, каждый спасался сам по себе. Невзирая на опасность, к месту гибели немедленно бросились наши шлюпки, но спасти удалось всего лишь несколько десятков обгоревших и полузахлебнувшихся турок.

Усиливавшийся ветер и повреждения в рангоуте и такелаже не позволили продолжить преследование. Махнув рукой, Ушаков повернулся к Данилову:

– Поднимай, Петруша сигнал о прекращении погоня, ибо оная при такой волне бесполезной становится! Мы следуем на соединение с де Рибасом!

После окончания боя старшие офицеры заносили данные в списки команд. Против погибших ставили литеру «м» – значит мертвый. Подле раненных – литеру «р», а к тяжелораненым, да к тем, у кого ноги-рукибыли оторваны, добавлял и буквицу «т», то есть «тяжелый». Все быстро и понятно.

Судовые констапели докладывали командирам:

– Расстрелян весь верхний штабель пороховых бочек и большая половина следующего. Использованы все заготовленные картузы и сейчас помощники набивают новые!

Доложились плотники, как латаются пробоины в кузове, боцмана, как чинится перебитый такелаж. Последним на шканцы поднялись судовые врачи. Вахтенные начальники уже командовали – надо было накормить живых и отдать долг погибшим.

В знак траура о погибших на российских судах ставили «козлом» реи: на одной мачте их отапливали правым ноком, на другой – левым.

Меж тем бегущий неприятельский флот вовсю преследовали легкие крейсерские суда. Их храбрые капитаны-корсары считали сражение не оконченным. У греков с турками счеты старые, кровные. Уж они-то своего не упустят. И не упустили. Одно за другим корсары пленили еще три неприятельских судна, а затем в лихом абордажном бою отбили и севшую на мель плавбатарею. Но и это еще не все! Как донесли вскоре Потемкину лазутчики, турки лишились еще одного своего линейного корабля. На входе в Босфор флота поднялась штормовая волна. Тогда-то и затонул на глазах пораженных стамбульцев вдребезги разбитый русскими ядрами корабль Арнаут-асана. В тот же шторм лишились турки и еще нескольких мелких судов.

* * *

31 августа Ушаков подошел к Гаджибею, где на следующий день на «Рождество Христово» шлюпкой с берега прибыл сам Потемкин. Светлейший был счастлив, а потому всех благодарил и целовал.

– Наши, благодаря Бога, такого перцу туркам задали что любо. Спасибо Федору Федоровичу. Коли бы трус Войнович был, то он бы сидел у Тарханова Кута, либо в гавани!

Затем Потемкин велел собрать офицеров и команду. Выйдя перед ними, сказал речь проникновенную:

– Ребята! нынешняя победа, одержанная вами под предводительством контр-адмирала Ушакова над флотом турецким, который ныне совершенно разбит, служит к особливой чести и славе флота Черноморского! Да впишется сие достопамятное происшествие в русскую историю ко всегдашнему воспоминанию храбрых флота Черноморского подвигов! Ура!

– Ура! – выдохнули разом тысячи офицеров и матросов.

Ушаков махнул рукой. Орудия верхних деков отбросило на отдаче победной салютации.

Потом подали шампанского. Бутылки открывали, что из пушек палили! Первый тост провозгласил сам светлейший:

– За матушку императрицу и славную победу! Виват! Держитесь мужественно и впредь, а лучше скажу по-черноморски! Виват!

– Виват! Виват! Виват! – дружно кричали капитаны, осушая пенные бокалы.

Затем поднимали тосты за самого князя и русский флот, за Ушакова и черноморцев. Оркестр на палубе флагманского «Рождества Христово» беспрестанно играл танцевальные штуки, снова гремели салютами пушки, матросы пили двойную праздничную чарку. Севастопольская эскадра праздновала свою очередную, но далеко не последнюю победу.

Потемкин говорил в восторге, пропахшим порохом и солью капитанам:

– Господа! Не могу надивиться вашей храбрости, как искусству и доброй воли Федора Федоровича! И господин контр-адмирал, и бригадир Голенкин и все вы заслуживают высочайшую милость государыни, о чем буде непременно ей докладывать!

Секретарь светлейшего Попов записал в тот день и историческую реплику Потемкина: «Бездельник их капитан-паша! Будучи разбит близ Тамана, бежал, как курва, а насказал, что у нас потопил судов. На что лгут и себя обманывают! За то нынче и в бега подался!» О наших потерях Ушаков в донесении в адмиралтейство писал: «Во время боя с нашей стороны на всем флоте убитых разных чинов 21, раненых 25 человек, повреждений в судах весьма мало».

Никогда еще в Херсоне не видывали такого количества пленных турок. Заполнившие берега Днепра обыватели с восторгом разглядывали понурые толпы воинов султана, бредущих длинной вереницей в отведенные им казармы. Ликованием был встречен и приведенный на буксире «Мелеки-Бахри», за восстановление которого тотчас принялись местные плотники. Одновременно началась починка и своих кораблей. К немалому удивлению адмиралтейских чиновников чинить пришлось весьма немного: на нескольких кораблях требовали замены, простреленные ядрами мачты, да кое-где требовал замены рангоут с парусами.

Вскоре полетела депеша и к императрице, в которой Потемкин с великой радостью сообщал: «Вот, матушка родная, Бог даровал победу и другую над флотом турецким, где он совершенно разбит… Едва исполнилось семь лет, как корабль „Слава Екатерины“ сошел по Днепру в Понт. Флот уже размноженный торжествует и беспрерывно имеет, по благости Божией, поверхность… Будьте милостивы к контр-адмиралу Ушакову. Где сыскать такого охотника до драки: в одно лето – третье сражение, из которых то, что было у пролива Еникальского, наиупорнейшее. Офицеры рвутся один пред другим. С каким бы я адмиралом мог ввести правило драться на ближней дистанции, а у него – линия начинает бой в 120 саженях, а сам особенно с кораблем был против „Капитании“ в двадцати саженях. Он достоин ордена 2-го класса Военного, но за ним тридцать душ, и то в Пошехонье. Пожалуйте душ 500, хорошенькую деревеньку в Белоруссии, и тогда будет кавалер с хлебом».

В Петербурге по случаю Тендровской победы был отпет благодарственный молебен при пушечной пальбе и дан праздничный обед, на котором, также при пушечной пальбе, пили за победоносный Черноморский флот.

Французский посол, присутствующий на торжествах, сообщал в Версаль: «Эта победа может быть оценена императрицей как средство, способное приблизить мир». Подобным образом выразился и министр иностранных дел Франции в беседе с российским послом Симолиным: «Эти события могли бы внушить Порте желание скорейшего заключения мира вне всякой зависимости от влияния и интриг иностранных дворов».

Русская же императрица, оценивая победу при Тендре, писала Потемкину: «Я всегда отменным оком взирала на все флотские вообще дела. Успехи же оного меня всегда более обрадовали, нежели самые сухопутные, понеже к сим исстари Россия привыкла, а о морских Ея подвигах лишь в мое царствование прямо слышно стало, и до дней оного морская часть почиталась слабейшую.