Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Я. Почему ты хотел, чтобы Берта велела тебе сделать пи-пи?

Он. Не знаю. Потому что она смотрела.

Я. Ты думал о том, что она дотронется рукой до пипики?

Он. Да. (Переводя разговор на другую тему.) В Гмундене было очень весело. В маленьком саду, где растет редиска, есть небольшая куча песка, там я играл с лопаткой.

(Это сад, где он всегда делал пи-пи.)

Я. А в Гмундене, когда ты ложился в постель, ты трогал рукой пипику?

Он. Нет, еще нет. В Гмундене я так хорошо спал, что совсем не думал об этом. Только на улице…[134] и теперь я это делал.

Я. А Берта никогда не трогала рукой твоей пипики?

Он. Она этого никогда не делала, потому что я никогда ей об этом не говорил.

Я. А когда тебе этого хотелось?

Он. Однажды в Гмундене.

Я. Только один раз?

Он. Да, часто.

Я. Всегда, когда ты делал пи-пи, она смотрела; может, ей было любопытно, как ты делаешь пи-пи?

Он. Наверное, ей было любопытно, как выглядит моя пипика?

Я. Но и тебе тоже было любопытно; только у Берты?

Он. У Берты и Ольги.

Я. У кого еще?

Он. Ни у кого другого.

Я. Но ведь это не так. У мамы тоже?

Он. У мамы тоже.

Я. Но ведь теперь тебе это уже не любопытно. Ты же знаешь, как выглядит пипика у Ханны?

Он. Но ведь она вырастет, правда?[135]

Я. Да, конечно, но когда она вырастет, то все же не будет выглядеть как твоя.

Он. Я это знаю. Она будет такой (то есть такой, как теперь), только больше.

Я. В Гмундене тебе было любопытно, как мама раздевалась?

Он. Да, и у Ханны, когда ее купали, я видел пипику.

Я. И у мамы тоже?

Он. Нет!

Я. Тебе противно, когда ты видишь мамины панталоны?

Он. Только когда я увидел черные, когда она их купила; тогда я плююсь, но, когда она их надевает или снимает, я не плююсь. Я плююсь потому, что черные панталоны такие же черные, как люмпф, а желтые – как пи-пи, и тогда я думаю, что должен сделать пи-пи. Когда мама носит панталоны, я их не вижу, ведь у нее сверху платье.

Я. А когда она снимает платье?

Он. Тогда я не плююсь. Но когда они новые, они выглядят как люмпф. А когда они старые, краска сходит, и они становятся грязными. Когда их купили, они совсем чистые, а когда они дома, они уже сделались грязными. Когда их купили, они новые, а когда их не купили, они старые.

Я. Значит, от старых тебе не противно?

Он. Когда они старые, они ведь намного чернее, чем люмпф, правда? Они немножко чернее[136].

Я. Ты часто бывал с мамой в клозете?

Он. Очень часто.

Я. Тебе там было противно?

Он. Да… Нет!

Я. Тебе нравится быть рядом, когда мама делает пи-пи или люмпф?

Он. Очень нравится.

Я. Почему так нравится?

Он. Я этого не знаю.

Я. Потому что ты думаешь, что увидишь пипику?

Он. Да, я тоже так думаю.

Я. Но почему в Лайнце ты никогда не хочешь идти в клозет?

(В Лайнце он всегда просит, чтобы я его не водил в клозет; однажды он испугался шума воды, спущенной для промывки.)

Он. Наверное, потому, что создается шум, когда спускают воду.

Я. Ты этого боишься?

Он. Да!

Я. А здесь, в нашем клозете?

Он. Здесь – нет. В Лайнце я пугаюсь, когда ты спускаешь воду. Когда я в нем и стекает вода, тогда я тоже пугаюсь.

Чтобы показать мне, что в нашей квартире он не боится, он просит меня пойти в клозет и спустить воду. Затем он мне объясняет: «Сначала делается сильный шум, а потом послабее (когда низвергается вода). Когда делается сильный шум, я лучше останусь внутри, когда создается слабый, я лучше выйду наружу».

Я. Потому что ты боишься?

Он. Потому что мне всегда очень нравится видеть сильный шум… (поправляет себя) слышать, и тогда я лучше останусь внутри, чтобы хорошо его слышать.

Я. О чем тебе напоминает сильный шум?

Он. Что в клозете я должен сделать люмпф.

(Стало быть, о том же самом, что и черные панталоны.)

Я. Почему?

Он. Не знаю. Я это знаю: сильный шум звучит так же, как когда делают люмпф. Большой шум напоминает о люмпфе, маленький – о пи-пи.

(Ср. черные и желтые панталоны.)

Я. Слушай, а не имел ли омнибус тот же цвет, что и люмпф?

(По его словам – черный.)

Он (весьма озадаченный). Да!

Я должен здесь вставить несколько слов. Отец задает слишком много вопросов и исследует по собственным заготовкам, вместо того чтобы дать высказаться малышу. Из-за этого анализ становится неясным и ненадежным. Ганс идет своим собственным путем и ничего не делает, когда его хотят с него сманить. Очевидно, что его теперь интересует люмпф на пи-пи; почему – мы не знаем. История с шумом прояснена столь же малоудовлетворительно, как и история с желтыми и черными панталонами. Я подозреваю, что его тонкий слух очень хорошо заметил различие в шуме, когда мочится мужчина или женщина. Однако анализ несколько искусственно втиснул материал в противоположность обеих потребностей. Читателю, который пока еще сам анализа не проводил, я могу только дать совет не пытаться понять все сразу, а уделять беспристрастное внимание всему происходящему и ожидать дальнейшего.

11 апреля. Сегодня утром Ганс снова приходит в комнату, и, как во все последние дни, его выставляют.

Позднее он рассказывает: «Послушай, что я подумал: Я сижу в ванне[137], тут приходит слесарь и отвинчивает ее[138]. Затем он берет большое сверло и бьет меня в живот».

Отец переводит для себя эту фантазию.

«Я в кровати у мамы. Тут приходит папа и меня прогоняет. Своим большим пенисом он оттесняет меня от мамы».

Пока мы хотим воздержаться от своего суждения.