Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Это и есть ящик; как ни странно, на той же странице изображена лошадь, которой подбивают подкову. Ганс помещает детей в ящик, поскольку он их не находит в гнезде.)

Я. А что аист с ней сделал?

Ганс. Потом он принес Ханну сюда. В клюве. Знаешь, это тот аист, который из Шёнбрунна, который кусает зонтик.

(Воспоминание о небольшом происшествии в Шёнбрунне.)

Я. Ты видел, как аист принес Ханну?

Ганс. Послушай, ведь я тогда еще спал. А утром аист не может принести девочку или мальчика.

Я. Почему?

Ганс. Он этого не может. Аист этого не может. Знаешь, почему? Чтобы люди не видели, и вдруг, когда наступает утро, девочка уже здесь[145].

Я. Но тогда тебе все же было любопытно узнать, как аист это сделал?

Ганс. О да!

Я. Как выглядела Ханна, когда она пришла?

Ганс (фальшиво). Совсем белая и миленькая, как золотая.

Я. Но когда ты ее увидел впервые, она тебе не понравилась.

Ганс. О, очень!

Я. Ведь ты был поражен, что она такая маленькая?

Ганс. Да.

Я. Какой она была маленькой?

Ганс. Как молодой аист.

Я. А как еще? Может быть, как люмпф?

Ганс. О нет, люмпф намного больше… чуть меньше, чем Ханна теперь.

Я уже предрекал отцу, что фобию малыша можно будет свести к мыслям и желаниям, связанным с рождением сестрички, но я не обратил его внимание на то, что в соответствии с инфантильной сексуальной теорией ребенок – это люмпф, и поэтому Ганс должен пройти через экскрементальный комплекс. Из-за этого моего упущения и произошло временное затемнение лечения. Теперь после сделанного разъяснения отец пытается во второй раз расспросить Ганса относительно этого важного пункта.

На следующий день я прошу его повторить еще раз рассказанную вчера историю. Ганс рассказывает: «Ханна приехала в Гмунден в большом ящике, мама в купе, а Ханна в товарном поезде с ящиком, а потом, когда мы были в Гмундене, я и мама вынули Ханну и посадили на лошадь. Кучер сидел на козлах, а у Ханны был прошлый (прошлогодний) кнут, и она стегала лошадь и все время говорила: „Но!“ – и это всегда было весело, а кучер тоже стегал. Кучер совсем не стегал, потому что кнут был у Ханны. Кучер держал вожжи, Ханна тоже держала вожжи. (Мы каждый раз ездили с вокзала домой в экипаже; Ганс пытается здесь привести в соответствие действительность и фантазию.) В Гмундене мы сняли Ханну с лошади, и она сама пошла по лестнице». (Когда Ханна в прошлом году была в Гмундене, ей было восемь месяцев. Годом раньше, к которому, очевидно, относится фантазия Ганса, по прибытии в Гмунден истекли пять месяцев беременности.)

Я. В прошлом году Ханна уже была.

Ганс. В прошлом году она приехала в экипаже, но годом раньше, когда уже она у нас была на свете…

Я. Она уже была у нас?

Ганс. Да, ведь ты всегда приходил, чтобы покататься со мной на лодке, и Ханна за тобой ухаживала.

Я. Но это было не в прошлом году, потому что Ханны тогда еще не было на свете.

Ганс. Да она тогда уже была на свете. Когда она приехала в ящике, она уже могла ходить и говорить: «Ханна». (Она этому научилась только четыре месяца назад.)

Я. Но ведь тогда ее у нас еще не было.

Ганс. О да, тогда она все же была у аиста.

Я. А сколько лет Ханне?

Ганс. Осенью ей будет два года. Но Ханна была тогда, ведь ты это знаешь.

Я. А когда она была у аиста в его ящике?

Ганс. Уже давно, до того как она приехала в ящике. Уже очень давно.

Я. А когда Ханна научилась ходить? Когда она была в Гмундене, она еще ходить не умела.

Ганс. В прошлом году – нет, а раньше умела.

Я. Но Ханна только раз была в Гмундене.

Ганс. Нет! Она была дважды; да, это верно. Я это очень хорошо помню. Спроси маму, она тебе это скажет.

Я. Но это все же не так.

Ганс. Да, это так. Когда она была в Гмундене в первый раз, она умела ходить и ездить верхом, а позже ее нужно было носить. Нет, она только позже ездила верхом, а в прошлом году ее нужно было носить.

Я. Но она ведь только совсем недавно стала ходить. В Гмундене она ходить еще не умела.

Ганс. Да, только запиши это. Я могу очень хорошо вспомнить. Почему ты смеешься?

Я. Потому что ты обманщик, потому что ты прекрасно знаешь, что Ханна только раз была в Гмундене.

Ганс. Нет, это не так. В первый раз она приехала верхом на лошади… а во второй раз… (Явно теряет уверенность.)

Я. Может, лошадью была мама?

Ганс. Нет, настоящая лошадь, в кабриолете.

Я. Но мы ведь всегда ездили в экипаже с парой лошадей.

Ганс. Значит, тогда это был фиакр.

Я. А что Ханна ела в ящике?

Ганс. Ей положили туда бутерброд, селедку и редиску (ужин в Гмундене), и, пока Ханна ехала, она намазывала себе бутерброд и ела пятьдесят раз.

Я. И Ханна не кричала?

Ганс. Нет.

Я. Что же она делала?

Ганс. Сидела там совершенно спокойно.

Я. Она не стучала?

Ганс. Нет, она постоянно ела и ни разу даже не пошевелилась. Она выпила два больших глиняных горшка кофе – до утра ничего не осталось, а весь сор она оставила в ящике, листья от редиски и ножик, чтобы резать редиску; все это прибрала, как заяц, и в одну минуту была готова. Вот была спешка! Я даже сам с Ханной ехал в ящике, я всю ночь спал в ящике (года два назад мы действительно ночью ездили в Гмунден), а мама ехала в купе. Мы все время ели также и в экипаже, вот была потеха. Она вовсе не ехала верхом на лошади (он теперь не уверен, потому что знает, что мы ехали в экипаже, запряженном парой)… она сидела в экипаже. Вот так правильно, но я был совсем один, а Ханна ехала… мама ехала верхом на