Отзвуки времени - Ирина Анатольевна Богданова

— А чего ж не увидеть? Увижу. Она частенько мимо моей избы ходит. Правда, в последнее время сама не своя. Плачет и плачет.

— Плачет? — Широко шагнув, он оказался напротив Харитины. — Может, обидел кто? Разузнай да мне скажи! Уж я разберусь с обидчиком!

Обняв бадейку, Харитина пожала плечами:

— Мы её тоже пытали, что, мол, Андрей Фёдорович, плачешь? Зайди, угостись щами, а то и пирожок возьми.

— А она?

— А она пуще слезами заливается да твердит одно: «Кровь, кровь. Там реки налились кровью.

В каналах кровь». Мы с бабами так и не уразумели, о чём она балакала. Одно слово — блаженная. Мало ли что ей в голову взбредёт?

— Это из твоей головы, Харитина, думки вылетают, что дым через трубу, — сказал Маркел, — а Ксения зазря плакать не будет. Помяни моё слово, что страшная весть уже не за горами.

* * *

Через три недели после пророчества блаженной в Шлиссельбургской крепости, что запирает водный путь в стольный град, был убит тайный узник. Его имя находилось под запретом, и в бумагах узник числился как «неизвестный арестант». Годовалым младенцем он утратил свободу ещё в правление царицы Елизаветы Петровны, и его осязаемый мир состоял из тюремных стен, звука шагов часовых, стука ложки об оловянную посуду и облаков, летящих за решётчатым оконцем, что зимой покрывался инеем, а летом сочился каплями влаги. В Шлиссельбург узника доставили четырнадцатилетним мальчишкой, дрожащим от страха и одиночества, и десять последующих лет слились для него в бесконечность, подобную серым водам вокруг высокого крепостного вала.

Узника хорошо кормили и добротно одевали, но ничья рука не протягивалась к нему с лаской и ничей голос не нашёптывал на ухо добрых слов. От жизни в постоянной полутьме его кожа приобрела матовый оттенок пергамента. Рыжеватые волосы спускались на шею путаной гривой.

Указ запрещал стражникам разговаривать с заключённым, но он откуда-то выучился читать и попросил принести себе Библию. Ещё он знал, что его зовут Иван и что он государь Российской империи Иоанн VI[19]. Кто сообщил ему сиё, осталось неизвестным, потому что одним из первых указов императрица Елизавета Петровна повелела стереть память о существовании царя Ивана через изымание денег с его профилем и уничтожение документов с его именем. Лица, у которых обнаруживали монеты Иоанна Антоновича, подвергались пытке и ссылке как государственные преступники.

Опасение, что узник вырвется на свободу, оказалось столь велико, что коменданту крепости поступил приказ при попытке освобождения арестанта оного умертвить и живым никому в руки не отдавать. Взойдя на престол, Екатерина Вторая оставила положение узника без изменений, хотя и питала надежды, что он вскорости примет постриг в монастыре. Но как ни тщились охранники хранить тайну неизвестного арестанта, она сумела просочиться наружу и сделалась известной подпоручику гарнизона Шлиссельбургской крепости Василию Яковлевичу Мировичу[20].

* * *

Всю долгую ночь подпоручик Мирович писал царский манифест. Рвал бумагу, бросал перо, метался из угла в угол и снова садился писать. За окном стояло мутное марево уходящих белых ночей, зудело комарьё, шумели листьями редкие деревья вдоль плаца внутри крепости. Глядя на огарок свечи в медной плошке, он впитывал в себя эти звуки, чтобы запомнить момент, который перевернёт судьбу империи наподобие песочных часов. И каждая песчинка тогда станет драгоценна, потому как отсчитывает первые минуты царствия нового императора Ивана Шестого. Говорят, историю вершат цари. Нет! Историю вершат сильные личности и гении.

Ощущение опасности заставляло кровь бурлить в жилах. Внутреннее нетерпение переходило то в панику, то в ледяное спокойствие. Мирович схватил со стула кафтан, шляпу, шпагу. Пристегнув шпагу, поднёс к глазам руку и посмотрел на пальцы. Длинные, ровные, с плоскими лунками ногтей. Завтра эта рука ничтожного подпоручика Смоленского полка станет могущественной дланью второго человека в империи. Её будут лобзать благодарные народы, свободные от ига неправедной власти.

Одёргивая мундир, Мирович мельком вспомнил о прадеде, что служил гетману Мазепе и сбежал в Польшу, и о сосланном в Сибирь отце. Тот был уличён за тайные поездки в Варшаву. Злой рок, нависший над его семьёй, должен быть повержен. Оставалось всего ничего — поднять гарнизон в ружьё, отдать солдатам приказ арестовать охрану тюрьмы и принудить коменданта освободить законного императора Иоанна Антоновича.

И задуманное шло как по маслу! Растерявшиеся солдаты, повинуясь команде, наставили оружие на тюремщиков.

— Вперёд, ребятушки! — крикнул Мирович, почему-то представив себя на коне впереди войска. Со шпагой наголо и пистолетом в другой руке он ворвался в тёмное узилище, состоявшее из длинного коридора с железными дверями по обе стороны.

Тайная комната была точно здесь! За спиной его толпились солдаты.

У двери, обитой железом, он остановился:

— Сдавайтесь! Именем государя!

— У нас государыня, — глухо раздалось из камеры, словно из-под гнёта в дубовой бочке.

Ответная тишина отдалась толчками сердца о рёбра. Там два охранника, не откроют — обоих ждёт пуля. Резкий вскрик за стеной ударил картечью по натянутым нервам.

Переведя дух, Мирович воскликнул вдругорядь:

— Отворите именем государя, иначе прикажу стрелять из пушки шестифунтовым ядром!

— Не стреляйте, сдаёмся.

Дверь каземата распахнулась, и в полной темноте угадалась фигура охранника.

— Огня! Подайте свечу! — закричал Мирович, не узнавая своего ликующего голоса. Действуя почти вслепую, он навёл дуло пистолета на охранника. — Подите прочь, душегубы, иначе сделаю вам расчёт! Грядёт новый государь и новый век для России!

Фигура отшатнулась, и почти тотчас над головами солдат промелькнул тусклый отблеск фонаря, которой передавали из рук в руки.

Мерцающий луч озарил лицо охранника с безумным взором человека, находящегося в крайнем потрясении.

Прежде чем ворваться в узилище, Мирович ударил его в лоб рукоятью пистолета. Другой охранник жался к стене. Круг света от фонаря качнулся по полу, и Мирович увидел там в луже крови распростёртое тело. «Не может быть! Государь?! Как же так?!» — точным выстрелом ужас прокатился по мыслям и застрял пулей в груди.

Не помня себя, он рухнул на колени и облобызал руку покойника. Грязную, со сломанными ногтями, что царапали в агонии доски пола. От собственного воя у Мировича заложило уши:

— Бессовестные!! За что пролили невинную кровь?!

Уже без сопротивления — всё было кончено — он позволил себя разоружить и взять под караул.

* * *

— А ну, живо слезай да пятками не елозь! — прикрикнул Маркел на Егорку, когда сын взобрался на тополиную ветку, опасно скрипнувшую под его весом. — Уши надеру!

Хотя знал, что не надерёт. Не любил он ни драк, ни ссор,