Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонович Платонов

Знание это отбросы творчества, то, что переварено в человеческой сокровенности и выкинуто вон. Знание – то, что я сделал и перестал любить, потому что кончил, завершил; вера-творчество есть то, что люблю я, люблю потому, что не имею и не знаю, что не прошло через меня и не стало прошлым. Творчество есть всегда любовь к будущему, небывшему и невозможному. Великий покой, четкая, суровая, жесткая оформленность должны быть в душе творящего: он противопоставляет себя хаосу, – т. е. будущему, не существующему, – и делает из него настоящее – твердые комки вещей – мир. Душа художника должна быть тверже и упорней всех вещей в мире. Искусство есть, может быть, время – и больше ничего; оно есть трансформация хаоса, его ограничение, делание пространства из времени, ибо только ограниченное – форма – доступно желудку сознания. Хаос есть зимнее холодное поле, а художник – теплота, от которой тает снег и растет трава. Когда хаос – синяя птица – пойман и посажен в клетку, он становится миром, т. е. прошлым, пройденным, перестр-данным, и отношение к миру у человека может быть только одно – познание его. Но – никогда не оглядывайся назад: остановишься. Творчество же есть крылья и движение к тому, чего нет, что невозможно, неведомо, неимоверно, но что будет, должно быть неотвратимо. Может быть, творчество есть чудовищное сомнение в спасении, в цели, в остановке и страстные поиски окончательной гибели. Судьба – аккомпанемент искусства, никогда не заглушаемый никакими взрывами и пожарами духа, потому что судьба творчества есть свобода его. То, что будет, есть время, то, что было, есть пространство. Иначе: пространство есть прошлое замерзшее время; время – нерожденное пространство, хаос, не превращенный жаркой и верующей душой художника в комки вещей.

Только человек-художник стоит посреди – на зыбкой волнующейся грани времени и пространства и неутомимо, бессменно строит из жидкой пламенной лавы времени твердые холодные камни – пространство.

Сейчас по Западной Европе курсирует ослепительная книга Освальда Шпенглера о закате Европы, о падении к смерти европейской культуры. Шпенглера там обожают и клянут, но и кто клянет, тайно любит его. Я где-то читал, что искусство есть мать любви, а Шпенглер – источник мощного искусства мысли. Шпенглер – универсальный мыслитель Европы, он свободно и радостно, не запинаясь и не сомневаясь, играет на современной чудовищно сложной клавиатуре культуры. Математика и религия, музыка и политика, история и инженерное искусство – все под его пальцами поет и служит его единой любимой идее – близкой катастрофе Европы. Шпенглер – музыкант слова, он сравним только с Ницше по какой-то фиолетовой глубине и гибельности стиля, по скорбному напеву слов. Есть органическое соединение слов – тогда все слова живые, как цветы, и им нельзя не верить; есть механическая сцепка слов – тогда они есть ложь и песок. У Шпенглера – органика, а не механика слов; его философия – песня, а не рассчитанная техника логики. И Шпенглер – опасный человек. Он настолько артист слова, что может какую угодно чепуху написать, но так написать, так торжествующе-уверенно, ослепляюще написать, что ему поверят все, а он засмеется после надо всеми. Но пусть не надеется, не всех одинаково очаровывает красота – есть вещи поважнее и попрекраснее красоты.

Книга Шпенглера – до конца честная книга, книга мужественного человека, полюбившего свою гибель, не верящего и не нуждающегося ни в каком спасении.

Гибель, катастрофа Европы – вот главный напев его книги. Культура становится цивилизацией, а цивилизация есть смерть культуры, – тихо и убедительно говорит Шпенглер.

Культура, – вообще культура, а не только западноевропейская, – это когда человек, нация, раса делает в себе свою душу посредством внешнего мира.

Цивилизация – это когда уже душа, сделана, закончена и энергия такой завершенной души обращается на внешний мир для изменения его на потребу себе.

Культура – когда мир делает душу. Цивилизация – когда насыщенная, полная, мощная душа переделывает мир. При цивилизации человек или раса, – т. е. ломоть человечества, – хочет весь мир сделать своей сокровенной душой, а при культуре человек хочет вырвать из мира только кусок его, что ему мило и необходимо, – душу.

Культура – это искусство, а цивилизация – техника, гидрофикация. Это не мысли Шпенглера, а мои, но, чтобы сделать анализ и прогноз современной культуры Западной Европы, которой Шпенглер есть совершеннейшее произведение, я должен начать именно так, как начал.

Сделать это можно только в целом цикле очерков – так и будет сделано, ибо вопрос огромен, запутан, мрачен, а разрубать его не остроумно и не для всех будет это понятно, – следовательно, надо по единой нити его весь распутать.

В Шпенглере – океан мысли, и каждую мало понять, но надо всосать в себя, перевести в эмоцию и перестрадать, выжить ее из себя. Кто же Шпенглер – пророк или только художник, вакханка сознания? Дело, конечно, не в Шпенглере, но Шпенглер – сконцентрированное выражение западноевропейской культуры, вот почему он так интересен. Ведь если европейский пролетариат скоро не выступит, то и в России социализм не наступит. Это будет освещено и оживлено в следующем очерке.

Шпенглер не верит в контакт, в преемственность или даже отдаленную родственность отдельных культур. Каждая культура одинока; рождается, расцветает и погасает в цивилизации, без следа, без эха в истории и вечности. Вот его волнующие слова об этом:

«Нет бессмертных творений. Последний орган и последняя скрипка будут когда-нибудь расщеплены; чарующий мир наших сонат и наших трио, всего только несколько лет тому назад нами, но и только для нас рожденный, замолкнет и исчезнет. Высочайшие достижения бетховенской мелодики и гармонии покажутся будущим культурам идиотическим карканьем странных инструментов. Скорее, чем успеют истлеть полотна Рембрандта и Тициана, переведутся те последние души, для которых эти полотна будут чем-то большим, чем цветными лоскутами.

Кто понимает сейчас греческую лирику? Кто знает, кто чувствует, что она значила для людей античного мира?»

Есть ли цивилизация смерть культуры, души, окостенение и превращение в ничтожество рас – носительниц и авторов культур? Или – нет, или – наоборот, или истинное решение вопроса осталось неизвестным Шпенглеру? Одинока ли и обречена ли на смерть без памяти в грядущем всякая культура и возможна ли социальная революция на Западе – или там классы срослись уже органически, уже пережили эпоху механической смеси классов, когда только и возможна, и необходима классовая борьба и классовая победа? Об этом – скоро будет написано.

II

История и