Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Помню птицу со страшным клювом, с огромным женским бюстом и значком депутата Верховного Совета на лацкане.

Генерала с ногами, как у крокодила.

В том, что мы живем именно в таком мире, с такими персонажами, у меня не было никаких сомнений. Но Врубель его еще и нарисовал, чтобы сомнения эти исчезли окончательно. Мир удивительных полулюдей, получудовищ.

Снова из воспоминаний Жени Матусова:

По-моему, первая картина, которую я купил на первой Диминой квартирной выставке, называлась «Проводы в армию». Купил на аукционе за 5 рублей – торг начался с рубля. Это картина из Диминого цикла «Говорение о себе». Холодным зимним ранним утром баба, укутанная в мешковатый платок, везет на санках шалопая Диму Врубеля в армию по желтому пустынному снегу. В голубом небе выкатилось яркое круглое солнце, розовое от мороза. Дима глупо, по-дурацки, почти по-детски улыбается в шапке ушанке с одним торчащим ухом, глядя на нас, зрителей.

Короче, Дима и Света разъехались не сразу. Некоторое время квартирные выставки на Шебашевском продолжались, а потом Дима получил в результате обмена приличную однокомнатную квартиру на Куусинена, и выставки проходили уже там.

Бывал ли я у него, на этих выставках?

Ну несомненно бывал. Но выставок Врубель устраивал много, а я был на двух или трех.

Кто был тогда «девушкой Врубеля», в конце восьмидесятых, я не помню. Память эту информацию не сохранила.

Когда Врубель начал уходить в запой, тоже не скажу точно. Я его вообще в таком состоянии никогда не видел.

…Примерно за год до смерти, в 2021 году, он записал целый подкаст о своем алкоголизме. В нем он, например, рассказывает о том, что в первый раз это случилось с ним в 1988 году, что первым человеком, с которым он ушел туда, в этот запой, был брат Пети Мамонова Алексей (Лёлик), что в девяностые годы он «кодировался и раскодировался примерно шесть раз», вспоминает, что угощал на Арбате «каких-то жутких персонажей дорогими напитками».

В начале девяностых, примерно году в 93-м, Саша Фурман рассказал мне, что к нему приезжал Врубель, пробыл у них сутки, выходя из очередного запоя. Ему тогда было очень тяжело, просто физически.

Я же лично запомнил Врубеля почти образцовым трезвенником. Который мог выпить хорошо если два стакана вина.

* * *

Словом, мне стало казаться тогда, что, как и другие участники «Фонда-86», Врубель начинает от меня куда-то уплывать, переходит в иное измерение, и это уже другой Врубель, неизвестный мне и непонятный.

И тут случился 1990 год.

Год, который круто изменил всю его жизнь.

Поучаствовали в этой истории два моих однокурсника (правда, я тогда об этом не знал) – Сережа Козырев и Саша Бродовский.

Саша в тот момент уже был женат на Розе, гражданке ГДР.

Работал в Берлине гидом-переводчиком. Возил большие группы советских туристов по стране. Неплохо зарабатывал.

Наступила перестройка. «И вот все рухнуло, понимаешь?»

А надо было на что-то жить.

Тогда Бродовский позвонил Козыреву, и Козырев сказал ему, что можно нормально заработать, продавая на Западе подпольное советское искусство.

Саше Бродовскому идея понравилась, и он приехал в Москву. За искусством.

Водил его по подпольным галереям и мастерским Андрей Амлинский (близкий друг Козырева), персонаж, в те годы довольно известный: поэт, писатель, журналист, сын известного писателя. Андрюша, короче говоря, знал примерно всех в этом городе.

Вот так Бродовский и попал в квартиру на Куусинена.

Меня поразили его огромные картины, это было как-то очень мощно. Сам Врубель, с его удивительным языком, богемным образом жизни, путаной речью стихийного мыслителя, тоже меня поразил.

Идея у Бродовского была такая – устроить в Берлине выставку.

Но ни в коем случае не везти картины через границу: советской таможни он боялся как огня, – а нарисовать их прямо там, в Германии.

Я нашел тогда шикарное место, прямо в центре, на Унтер-ден-Линден, – вспоминал Бродовский. – Исторический дворец, тогда там располагался «Дом советско-немецкой дружбы», и в нем сидели такие комсомольцы-аппаратчики, гэдээровцы, ну ты, наверное, знаешь этот тип… Я произнес перед ними пламенную речь, что вот, в СССР идет перестройка, и надо помогать молодым прогрессивным художникам из Советского Союза, чтобы донести их творчество до широких немецких масс.

Они сидели, молча понуро слушали и вдруг согласились.

Бродовский выбрал, по рекомендациям Амлинского и по своим собственным ощущениям, еще четырех персонажей, кроме Врубеля, это были: «Леша Таранин, он все время, знаешь, рисовал таких удивительных зайчиков», его жена Ира Дубровская, художник из Волгограда Серебряков («он рисовал, знаешь, как бы сочетая несовместимые вещи, ну как Дали примерно») и некто Теодор Тежик («он был мужем Марины Медниковой, ты ее не знаешь? Да ты что! Ее все тогда знали, невероятная женщина»).

Все пятеро жили у него в берлинской квартире «друг у друга на голове, это было немного трудно для нас с Розой, я так тебе скажу».

Затем Бродовский додумался вывезти художников в заброшенную усадьбу под Берлином, туда он приезжал раз в неделю, привозил еду, вино и все такое прочее, платил художникам небольшие авансы.

На эту выставку Саша потратил все семейные сбережения.

Художники увлеченно рисовали… Бродовский готовил каталог выставки, лихорадочно пытаясь урезать бюджет.

Понимаешь, я жил в это время прямо у Берлинской стены. У меня была такая машина, «Трабант», я все время ездил мимо стены, и вдруг вижу – что-то происходит очень странное.

А происходило вот что. В 1989 году Стена перестала существовать в своем прежнем виде.

ГДР как страна еще существовала (она существовала еще около года, между прочим), но прежней функции у Стены уже не было, пограничники просто не могли стрелять, не могли сдерживать эту стихийно возникшую огромную массу людей, которые перелезали через стену или сквозь нее как-то еще просачивались – сначала просто за западным пивом, сигаретами, шмотками, к родственникам, а потом уже и просто так…

Мы с Розой подготовили документы, за несколько месяцев до этих событий, для переезда в ФРГ, у нее там жила тетя. Потом, когда мы увидели всю эту толпу, Роза сказала: все, уже поздно, мы не едем.

Одним словом, власти тогда еще Восточного Берлина решили часть стены (1300 метров) превратить в арт-объект.

Там всем заправляла одна рыжая ирландка, довольно наглая девица, бывшая парикмахерша. Я ее быстро нашел и договорился, чтобы она посмотрела наши эскизы. Кто были другие художники, рисовавшие на стене? Ну как тебе сказать… В Германии есть такое выражение: «воскресный художник», то есть художник, рисующий по воскресеньям, художник-любитель. Ну вот там, с моей