Солдаты СВО. На фронте и в тылу - Михаил Иванович Федоров

– Со старшим братом?

– Да.

– А он намного старше?

– Плюс-минус полтора года. А через год нас отправили в Лебедянский детский дом. Я там пробыл до восьми лет.

– В детских домах я часто бывал. В Боброве, у нас в области. Я еще в райкоме комсомола работал, и мы шефствовали. И я приехал в детдом, а мальчонка обхватил мои ноги: «Дядь, а можно я тебя папой буду называть?» Ну, до слез… Тебе такое знакомо?

– Ну конечно, я так же называл.

– Подходил к дядям и называл папой?

– Не прямо к дядям, а своих воспитателей «мамой» называешь. Все же маленький ребенок…

– Конечно…

Сердце ребенка истосковалось по родителям; у кого-то они есть, а у него нет. Какая-то несправедливость не давала малышу покоя.

– Какие впечатления от детдома? – спрашивал я. – Все-таки новая жизнь…

– Особо не помню. Столько лет прошло, и маленький был. Детский дом как детский дом, они все плюс-минус одинаковые.

– Воспитатели ласковые?

Сержант Щербаков

Юрий засмеялся и:

– Вам честно сказать?

– А как же…

– Крапивой по заднице, и на горох ставили. Вам это говорить?

– А что, бывало?

– Ну конечно, бывало. И на горох ставили, и крапивой били, и ремнем. Ты же ребенок.

Если неслух.

– А с едой как?

Юрий:

– Не жаловался, нормально все было. Хотя прихватывал пару раз.

– Что?

– С пацаном одним. Там идет одна комната жилая, а другая типа кухни, и сразу там отдыхаешь.

– Пищеблок.

– И мы с пацаном ночью по шкафчикам лазили, что найдешь, то и съешь…

– Когда я сам жил в интернате, мы потаскивали батоны из столовой…

– Вот и мы.

– А что со старшим братом?

– По-моему, его сразу после приезда определили в интернат на Соколе в Липецке.

2. Республика ШКИД сержанта Юры

– А что такое Сокол? – я интересовался.

– Микрорайон «Сокол»[43].

– Тебе восемь лет, надо за парту садиться… Что ты помнишь о том времени?

– А я про него все помню, что вас интересует?

– Давай сначала про учебу. Как по учебе жизнь пошла?

– С первого по четвертый класс идет начальная школа, и у меня была довольно-таки строгая учительница. Как бы ты ни старался, а стараешься изо всех сил, а все равно тебе тройку ставят. Сидишь, потеешь, учишь, а она тебе тройку ставит. Ну я так скажу, когда я окончил начальную школу и перешел в пятый класс, то был отличником.

– Молодец училка!

– Вот весь пятый класс у меня просто одни пятерки были.

– В школе и русский язык, и математика…

– Самый тяжелый предмет для меня – литература. У меня с ней всегда тяжело… И сейчас тоже…

Литература легко шла у тех, кто скользил по поверхности, а кто лез в глубину, тут уж открывались бездны и можно было утонуть.

– А отношения с ребятами?

– В интернат я попал с четырьмя ребятами, с ними был в детдоме.

Были уже сложившиеся отношения.

– Четыре класса началки ты пыхтел…

– В начале, как мы приехали, месяц-два идет дошкольное обучение. Нас отбирали, потому что было два класса: «А» и «Б». И выбирали, кто в какой класс пойдет. Нас, допустим, было тридцать человек, и их делили на две группы: кто в «А» пойдет, кто в «Б». Я попал в «А». Пришел в класс, где буду учиться. Сели за парту, и, получается, со мной парень сел рядом, и мы с ним сидели с первого по четвертый класс за одной партой. Мы постоянно друг у друга списывали.

– Ну хорошо, значит, кто-то из двоих знал.

Щербаков засмеялся.

– А по какому принципу делили в «А» и в «Б»? – спросил я.

– По развитию, если так сказать. И мы учились в школе-интернате. Там жилая зона и учебная. Все вместе.

– А с воспитателями как?

– Если нет косяков, то все хорошо. А накосячишь – ремнем по заднице. Это же начало 2000-х, не было такого, как сейчас.

– Какие предметы тебе по душе были?

– География нравилась… Но не сказать, что я очень образован по географии. Просто учительница мне нравилась.

– А чем нравилась? Добрая?

– Она просто была симпатичная. Она всем пацанам нравилась.

– Это здорово, это стимул по жизни…

Все мальчишки могли припомнить учительниц, на которых они заглядывались.

– А по другим предметам как? Скажем, по математике?

Юрий Андреевич:

– Математику очень хорошая женщина вела. Я не знаю, где она сейчас. Она лауреат какой-то. Очень умная, очень толковая, она поначалу вела у нас. Потом мужчина стал вести…

– А по физике?

– Физика уже была в шестом классе. А с шестого класса я себе сказал: «Мне не нужна эта учеба». И стал к ней с прохладцей…

– Отличник в пятом, а в шестом… – удивился я.

Щербаков:

– Взрослеешь. И деньги охота было заработать. Постоянно ходили, где-то яму выкопаешь, где огород перекопаешь, где-то мусор вынесешь, и мне эта учеба была как бы не нужна. Деньги платят, и все.

Детей в полных семьях содержали родители, а интернатовцам приходилось заботиться о себе самим.

Юра:

– В шестом классе я еще в кадетский класс перешел. Год был кадетом. И я год еле-еле отсидел в кадетском классе. И в седьмом классе я ушел из кадетского класса. Сказал себе: «Это не мое».

– А что значит «не твое»? Там нужно строевой ходить? Там казарма?

– Там нет казармы. Это же не кадетский корпус. Там все то же самое. Специфика потяжелее, чем в обычном классе. Ну, тут возраст такой: тебе двенадцать лет, тебе как бы не до кадет, охота порезвиться, поиграться. У меня мужик по математике такой строгий, что я даже из учительской утащил журнал и оценки стер в нем. Свои оценки поставил.

– Мы тоже такое проходили.

– Но я это так плохо сделал, что в журнале дырка осталась.

– И он это заметил?

– Еще как.

– Простил?

– Если бы. Комиссия со мной разбиралась…

– И вот седьмой класс. Шаловливый. Помню, на уроках химии мы даже что-то взрывали… Ведь порох, смеси, реакции разные.

Юрий Щербаков:

– И мы. Не помню, какой класс, но где-то зима была, после зимних каникул, я в новом костюме, вот на задней парте сижу. А я постоянно на задней парте сидел. Как с учебой покончил, вперед не садился, а только в конец. И вот я сидел, а у химички сзади шкафчики: там сода, песок, селитра, всякие порошки… Я все это беру в одно сыплю, сыплю. Смотрю: воды не хватает. Я окно открыл, снег взял, туда снег добавил и сижу, что-то рисую. А снег растаял, вода появилась, все как зашипело, как в потолок стрельнет!

– Во время урока?