Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

– Мне ли, царице московской, в таком презренном виде явиться к моим родным! – с негодованием отвергла его совет Марина. – Я готова разделить с царем все, что Бог ни пошлет ему.

И в знак своей решимости она велела купить себе алый бархатный кунтуш, сапоги со шпорами, пару справных пистолетов и добрую саблю.

Вскоре ей пришлось признать, что совет Сапеги не был лишен известного смысла. Отряд князя Куракина из войска Скопина осадил Дмитров, и Марина попала из огня да в полымя. Но и тут она не пала духом. В одной из схваток, когда под напором русских поляки ослабели и дрогнули, Марина в воинской одежде кинулась на вал, ободряя оробевших:

– Стыдитесь, я женщина, а не теряю мужества!

Ее присутствие воодушевило поляков и позволило отбить приступ.

Все же ввиду значительного превосходства русского отряда в численности Сапеге пришлось оставить Дмитров. Он рассчитывал удержать Марину при себе, но она твердо заявила о своем намерении продолжить путь в Калугу. Сапега пробовал настаивать. Тогда Марина, видимо опасавшаяся ненароком очутиться в королевском лагере под Смоленском, пригрозила:

– Я не допущу, чтобы мной управляли! Со мной три сотни донцов. Если дойдет до ссоры, я буду сражаться.

Сапега уступил.

Марина уехала из Дмитрова вечером 7 марта. В дороге она попеременно сидела то в санях, то верхом на лошади. В Осипове ей встретился родной брат Станислав, который держал путь в смоленский лагерь. Он уговаривал ее ехать с ним, но Марина отказалась. Из короткой беседы с сестрой Станислав узнал только то, что она «обвенчалась с этим проходимцем, который узурпировал себе имя Дмитрия».

Однако этот проходимец был ее последней надеждой, и она торопилась как можно скорее увидеть его гнусную рожу. В Калугу она приехала ночью. Городские ворота были заперты, и Марина велела доложить о себе, что прибыл царский коморник, имеющий нужду немедленно видеть царя. Вор, догадавшись, кто этот коморник, тотчас велел открыть ворота, и несколько минут спустя юный воин в шлеме и с локонами до плеч ловко осадил коня у крыльца его дома.

Бегство Марины вызвало полный развал тушинского лагеря. В нем немедленно возникли раздоры. Рожинского обвиняли в том, что он «в своем высокомерии либо загубил ее (Марину. – С. Ц.), либо отправил в какую-нибудь пограничную крепость». Дошло до перестрелки сторонников короля и Вора на валах лагеря; Януш Тышкевич пытался из пистолета застрелить Рожинского в войсковом кругу.

Рожинский еще с месяц старался предотвратить распад войска, но с приближением Скопина разрешил ротмистрам идти «кому куда заблагорассудится». 16 марта тушинцы подожгли лагерь и расползлись в разные стороны. Часть казаков ушла к Вору в Калугу, некоторые подались под Смоленск к королю. Рожинский увел с собой к Волоку тысячи три поляков, московских бояр и Филарета. В Волоке после обильного Тушина поляки нашли «тесный и голодный лагерь». Под Иосифовым монастырем возникло новое междоусобие. В суматохе Рожинский упал с каменной лестницы монастыря, сильно расшибся и вскоре умер. После его смерти большая часть его отряда направилась под Смоленск, меньшая – в Калугу. Филарет и некоторые бояре предпочли вернуться в Москву с повинной.

Из всего огромного тушинского войска продолжал самостоятельно действовать только отряд Сапеги.

VII. Крушение

В Калуге Марина жила вначале в монастыре, потом в построенном для нее и Вора дворце. Жизнь здесь протекала ровнее и спокойнее, чем в Тушине, и Марина действительно смогла «отдохнуть в своей скорби». В Калуге не было ни самонадеянного Рожинского, ни пагубных для нее с Вором сборищ шляхты, где громогласно посягалось на их «сан и доброе имя». Правда, калужский двор Вора состоял в основном из русских холопей-изменников и польско-казацко-татарского сброда, во главе которого стоял князь Григорий Шаховской, «всей крови заводчик», заклятый враг Шуйского, но с другой стороны, это и успокаивало Марину: примирение с ее врагами для этих забубенных головушек было так же невозможно, как и для нее самой. Наконец, она видела вокруг себя довольство и пиры, слышала всеобщую молву, что в Калуге честь и богатство, а в Тушине бедность и смерть, и чувствовала мстительную радость при известиях о бедствиях, постигших тушинский лагерь. Лелея новые честолюбивые мечты, она, быть может, уже стеснялась присутствием Вора и надеялась со временем объявить о его самозванстве; во всяком случае, она не упускала ни одной возможности выгодно противопоставить себя ничтожеству, с которым ей приходилось жить. Однажды Вор решил наказать служивших у него немецких наемников за потерю ими Иосифова монастыря, отбитого отрядом Сапеги, и велел побросать всех немцев в воду. Те в ужасе бросились к Марине. Она своей волей отсрочила исполнение приговора и пригласила Вора к себе.

– Знаю, чего она хочет! – заорал оскорбленный самозванец. – Она будет просить за поганых немцев – напрасный труд! Всех в воду сегодня же – или я не Дмитрий! А если она вздумает меня беспокоить, утопить и ее вместе с ними!

Тогда Марина сама отправилась к мужу и, преодолев свой гонор и отвращение, бросилась к ногам бродяги. Вор смягчился, изрек помилование, и спустя некоторое время красавец Георг Гребеберг, любимый коморник Марины, явился к немцам с радостной вестью:

– Радуйтесь и молитесь о здоровье царицы, будьте покорными детьми ее!

Между тем 22 марта Скопин со шведами совершил торжественный въезд в Москву и готовился идти освобождать Смоленск. Почти вся Русь снова покорилась царю Василию. Сигизмунд пытался кое-как поправить дело с помощью переговоров, послав в Москву своего стряпчего Слизня. Но Шуйский, возгордись, велел задержать посла в Можайске, передав Слизню, чтобы в Москву он не ездил, ибо если поедет, то себе же в убыток. Царь писал, что никаких переговоров с королем не хочет и пусть лучше его величество выйдет из московских пределов, так как чересчур набрался спеси от успехов.

Скопин купался в волнах народной любви. Москвичи открыто выражали желание видеть его на престоле. Его неоднократно величали царским титулом, а выборные люди Рязанской земли предложили ему короноваться (в ответ Скопин немедленно засадил их в тюрьму, но потом отпустил восвояси). Шуйский стал подозрительно коситься на своего племянника. А вскоре Скопин внезапно скончался. Народ, конечно, решил, что воеводу отравили. Молва обвиняла в его смерти брата царя, воеводу Дмитрия Шуйского, вечного неудачника на поле брани, завидовавшего славе освободителя Москвы. Поговаривали, что не обошлось и без участия самого царя. Смерть главнокомандующего внесла растерянность в московское войско. Дмитрий Шуйский, назначенный главным воеводой, не пользовался никаким авторитетом среди солдат; Делагарди отзывался о нем с презрением.

Распад тушинского лагеря