Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

и Тимофей Васильевич Грязной с тремястами сообщниками положили низложить царя, «глупого и бесчестного пьяницу и развратника». Впрочем, заговор не встретил поддержки. Бояре схватили патриарха Гермогена во время богослужения в Успенском соборе и потащили его на Лобное место, добиваясь, чтобы он освободил народ от присяги Шуйскому. По дороге патриарха били и поносили бранными словами, но тот продолжал оставаться «твердым как алмаз». В это время Шуйскому удалось собрать в Кремле верные ему войска. Бунт утих сам собой, никаких казней не последовало. Побежденные заговорщики благополучно удалились в Тушино, и никто не думал задерживать их. Москва держалась не столько своими силами, сколько благодаря ослаблению тушинцев, вынужденных воевать с восставшими областями.

Договор о перемирии с Польшей не соблюдался. Шуйский не освободил к сроку всех пленных поляков и не выслал в Польшу послов для ратификации договора. Нарушением условий перемирия явились и переговоры, которые царь Василий затеял со Швецией, так как по договору с Сигизмундом он обязался не помогать врагам Речи Посполитой ни деньгами, ни войском.

Правда, в данном случае свои услуги настойчиво предлагал сам шведский король Карл IX. Швеция воевала с Польшей за Лифляндию и искала союзников в этой войне. Впрочем, прежде чем предложить союз Шуйскому, Карл ограбил его, захватив врасплох города Орешек (Нотебург) и Кексгольм, и убеждал новгородцев перейти в шведское подданство в обмен на восстановление былых вольностей.

28 февраля 1609 года его усилия увенчались успехом. За смехотворную помощь против поляков – пятитысячный шведский отряд, который царь Василий к тому же обязался содержать за свой счет, – Карл получил в вечное владение Ижорскую землю. Россия оказалась окончательно отрезанной от Балтики. Лекарство, которым Шуйский хотел себе помочь, оказалось едва ли не опаснее самой болезни, ибо теперь Карл торопил начальника вспомогательного отряда Делагарди под предлогом помощи утвердиться в Новгороде.

Верные Шуйскому войска возглавлял молодой воевода Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, племянник царя (прозвище Скопа, данное одному из его предков, означает хищную птицу – небольшого сокола). Дмитрий, как мы знаем, назначил его своим мечником и поручил ему привезти мать в Москву. Скопин-Шуйский и Делагарди, также молодой, отважный генерал, отлично сдружились; последний даже не раз прибегал к содействию русского воеводы для усмирения своих наемников, которых называл «бесчестными плутами». Однако первое время им было трудно выработать общий план действий.

В Польше сочли себя больше не связанными договором о перемирии. Все громче раздавались голоса за то, чтобы вернуть Речи Посполитой утраченные земли. Кроме канцлера Льва Сапеги, воспользоваться удобным случаем королю предлагали Олесницкий и Гонсевский, уверявшие Сигизмунда, что война с Москвой «принесет вам лично и народу нашему великую славу». Многие повятовые сеймики были настроены весьма воинственно. В Пинске местная шляхта требовала «всеми силами отомстить им (русским. – С. Ц.) за оскорбление его королевского величества и всей Речи Посполитой, за пролитие крови братьев наших, за избиение и пленение их, ограбление их имущества и вообще за поношение, какого наш народ никогда ни от кого не переносил».

Впрочем, Сигизмунд долгое время не решался возглавить партию войны. На сейме в январе 1609 года он даже не поднял этот вопрос. Он был всецело поглощен успокоением страны после рокоша Зебжидовского, к тому же на севере продолжалась война со Швецией за Лифляндию, на юге волновались татары, и главное – государственная казна была пуста. А Сигизмунд хотел, чтобы поход на Москву стал его личным предприятием. Польская конституция предусматривала такое раздвоение личности государя: чтобы вести войну, королю вовсе не обязательно было обращаться к сейму, так как армия находилась на королевской службе; вопрос о ней вставал только тогда, когда на ее содержание требовались деньги из бюджета. Если же от плательщиков податей не требовались новые расходы, депутатам сейма было все равно, куда пошлют посполитое войско: ведь солдаты и существуют для того, чтобы воевать. Поэтому вся проблема для Сигизмунда сводилась, в сущности, к деньгам.

Первым делом Сигизмунд по привычке обратился за ними в Ватикан, но папа предложил ему вместо денег свои молитвы (40 000 талеров король получил из Рима только в 1613 году, когда его дело уже было проиграно). Король был вынужден довольствоваться своими личными средствами. Ему представлялось, что их будет достаточно, ибо, судя по известиям из Московии, поход не должен был потребовать больших усилий. Сигизмунд решил не созывать польское ополчение, а ограничиться теми немногими войсками, которые были у него под рукой. Командовать этими войсками король поручил гетману Станиславу Жолкевскому, старому, заслуженному воину. Жолкевский не одобрял этой войны, но он был поляк до кончиков ногтей, и притом поляк своего времени – он не смог устоять против авантюры, возглавляемой самим королем.

План Сигизмунда состоял прежде всего в том, чтобы овладеть Смоленском – предметом давних споров между Москвой и Речью Посполитой. Лев Сапега и другие советники уверяли короля, что город плохо укреплен, а его жители только и мечтают о том, чтобы передаться полякам. Жолкевский этому не верил. В Люблине он сделал последнюю попытку отговорить короля от войны. Сигизмунд, казалось, уже и сам колебался, но затем заявил, что поскольку о походе «извещен почти весь мир», то он «решился поддерживать и закончить это предприятие».

В сентябре 1609 года польская армия осадила Смоленск.

Смоленский воевода Шеин принял королевских послов приветливо, угощал их, но на требование сдать город ответил:

– Следовало бы вашему королю подумать о перемирных годах!

1 октября, в день, когда в польский лагерь прибыл Сигизмунд, запылали смоленские посады, подожженные самими русскими, – таким образом Шеин давал понять, что добровольной сдачи не будет.

Смоленск представлял собой грозную крепость. Его высокие крепкие стены с 38 башнями протянулись в окружности на семь верст, многочисленный гарнизон увеличился вдвое благодаря притоку крестьян, спасавшихся от поляков. Осажденные молились чудотворным иконам, которые в случае неудачи вешали вниз головой, а о сдаче и речи не заводили. Между тем польское войско уступало смоленцам в численности, из осадной артиллерии у Сигизмунда было лишь с десяток пушек и несколько мортир; банды шляхетской вольницы мешали снабжению польского лагеря, уводя награбленный скот не под Смоленск, а в Польшу, где продавали его. Поляки надолго завязли под непокорным городом.

А тем временем польское войско в Лифляндии, давно не получавшее жалованье, составило конфедерацию и направилось в королевские поместья в Литве, чтобы таким способом принудить Сигизмунда к уплате жалованья.

В Тушине известие об осаде Смоленска вызвало бурю негодования. Как! Король собирается воспользоваться их кровавыми трудами! «Воинство, – повествует тушинец пан Будило, – отчаявшись в своем деле, которое обратилось в прах с появлением короля, с этих пор не пожелало ни работать, ни