Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

Пока было тепло, Тушино представляло собой нечто вроде огромного табора, раскинувшегося под открытым небом. Сюда ежедневно прибывали новые отряды поляков – вооруженные короткими палашами и длинными копьями грозные гусары, с крыльями у седел, покрытых звериными шкурами, а также закованные в броню латники. Шумной ордой подвалили 40 000 запорожцев во главе с атаманом Иваном Заруцким; своими красными шароварами, длинными черными киреями (куртками), высокими бараньими шапками они придавали Тушину вид восточного базара. Москвичей можно было отличить по колпакам, высоким воротникам и длинным рукавам, собранным в складки. Осаждавшие сами не знали, сколько их было, но числом они уже едва ли не превосходили 100-тысячное население Москвы.

Марине было неуютно в этой толпе, где ей оказывали мало почтения. Даже Сапега стремительно терял рыцарские повадки. Так, однажды он явился к ней нетрезвым, просидел у ней полчаса и за это время так напился, что на обратном пути свалился с лошади и расшиб голову. Если подобным образом бесчинствовал ее покровитель, можно себе представить, как вели себя другие тушинцы! А из бывших спутниц и спутников при ней оставались только трое – брат Станислав, бернардинец отец Антоний из Львова и фрейлина Варвара Казановская.

С наступлением зимы в Тушине начали тысячами вырастать дома (на Руси в то время складывали деревянные дворцы за несколько недель, избу собирали за день). На окрестные города и деревни наложили повинность – доставлять в Тушино срубы для изб; капитаны и ротмистры получали сруба три и устраивались с полным удобством. Казаки, как некогда в Кромах, рыли землянки, которые больше походили на погреба, – так обильно были они напичканы награбленным добром. Рядом с избами солдат вырос богатый посад, где жили и держали лавки с товарами три тысячи торговцев. Для лошадей строили из хвороста и соломы загоны. Из Литвы, Полыни и со всей Московской земли в Тушино стекались распутные женщины, иных привозили с собой сами вояки, третьих захватывали, чтобы получить выкуп (среди последних бывали такие разбитные бабы, которые после выкупа их отцами и мужьями сами вновь прибегали в развеселое Тушино).

Возникло любопытное и едва ли не единственное в истории явление – город осаждал город.

Еды и вина было в достатке, недоставало одного – денег. Вор был щедр в своих обещаниях и, по словам Мархоцкого, «как в Евангелии, всех равнял по службе, хотя бы кто пришел позднее всех», но платить войску было нечем. Дань, разверстанная по городам Северской земли, не приносила больших доходов – до сих пор наемники получили всего· 30 злотых, а долг Вора войску составлял огромную цифру в 14 миллионов злотых. Шляхтичи попытались взять дело в свои руки. Завладев канцелярией, они разослали от имени «царя» указы по северным городам с требованием платить дань деньгами и съестными припасами. Эти указы в каждый город развозили новые баскаки – один поляк и один русский. Вор воспротивился такому самоуправству, посягающему на его карман. Он тайно разослал другие указы, в которых советовал своим подданным не уплачивать этих податей и даже «потопить» их «взыскателей». Письма эти сделались известны в лагере, и шляхта пришла в страшное негодование. Всеми делами окончательно завладел князь Рожинский. Он помыкал Вором как хотел, а о спину князя Адама Вишневецкого, также посягавшего на первенство, обломал свой костыль, которым был вынужден обзавестись после тяжелого ранения в ногу.

Гнев шляхты распространился и на Юрия Мнишека. Его подозревали в том, что он завладел значительной суммой, взятой в Пскове. Воевода смог уехать из Тушина лишь после того, как полностью рассчитался со шляхтичами. 17 января 1609 года он покинул лагерь со свитой из 150 донцов. «Царь и воинство» проводили его. Марина, как мы знаем, пребывала с отцом в ссоре. Мнишек ехал хлопотать за Вора перед королем. Через неделю вслед за ним в Варшаву отправились посланники от польских конфедератов, находившихся в Тушине, чтобы оправдать перед королевской милостью свое пребывание в Московском государстве вопреки монаршей воле и убедить Сигизмунда не чинить им никаких препятствий в войне с Шуйским. Вместе с поляками поехал посол Вора, его секретарь Федор Нехороший-Лопухин, – предложить королю и всей Речи Посполитой «вечную дружбу и прочную, искреннюю любовь». Марина в личном письме к отцу просила поддержать усилия этого посла.

Но Сигизмунд III уже не доверял Дмитриям, что бы они ему ни сулили. Он задумал воспользоваться смутой в Московском государстве гораздо более выгодным для себя образом. Поэтому Вор вскоре узнал, что его посланцем «пренебрегли и даже не выслушали его». Лопухин должен был ни с чем вернуться в Тушино.

Одновременно Марина старалась заручиться поддержкой Ватикана. В начале 1609 года в Рим под видом исполнения религиозного обета выехал один из приближенных Марины, некто Абрам Рожнятовский, имевший при себе рекомендательное письмо, в котором Марина писала: «Искренне признаем, что все победы, одержанные до сих пор нашими войсками, и все полученные выгоды следует приписать лишь благости Божией и молитвам Вашего Святейшества…». Впрочем, это было не больше чем обычная любезность. Все ее письмо, написанное словно по кальке писем Дмитрия, лишено и следов раболепия – Марина писала слогом законной государыни. Подобное послание с просьбой участия и содействия получил и новый нунций в Польше Франциск Симонетта, сменивший Клавдио Рангони. Однако времена легковерия Ватикана давно миновали. В папской канцелярии на письмо Марины была наложена резолюция: «Не нуждается в ответе».

А звезда Вора уже начала меркнуть. Высокие подати возмутили против него северные города, увидевшие, что полякам придется давать столько, сколько они захотят с них брать. Еще большее негодование вызывали разбойничьи действия тушинских шаек, посланных за продовольствием, – многие из них так увлекались грабежом, что обратно в лагерь не возвращались. Убийства, насилия, оскорбления православных святынь сделались повсеместными. Поляки резали скот, насиловали женщин и девочек, которые, не стерпев бесчестья, топились; другие убегали от насильников в леса и замерзали там или умирали от голода; шляхтичи устраивали в церквах конюшни, кормили собак в алтарях, шили себе штаны из священнических риз и, напившись пьяными, приказывали монахиням петь срамные песни и плясать. В устных преданиях жителей Вологодской губернии еще и в XIX веке сохранялась память о польских панах, безжалостных и ненасытных; там показывали курган, насыпанный над телами их жертв.

Не отставали от поляков казаки. Во Владимирской земле атаман Наливайко, по свидетельству Сапеги, собственноручно зарезал 93 человека. Рожинский повесил этого зверя, но таких атаманов по всей стране были десятки, если не сотни. Народ быстро разуверился, что в Тушине сидит настоящий Дмитрий. Восстания вспыхнули в Галиче, Костроме и Вологде.