Названный Лжедмитрием - Сергей Эдуардович Цветков

Денег у Вора стало еще меньше. Он сделался весьма «жалобен» и оправдывался перед шляхтой:

– Если б я и хотел, то неоткуда мне взять денег на уплату жалованья вашим благородиям, потому что вы все взяли у меня из рук! Мне самому еле хватает на пищу!

11 февраля он даже пытался бежать из Тушина и сделал необходимые приготовления – одни лошади были оседланы, другие навьючены. Однако Сапега проведал об этом и предотвратил побег.

Марине тоже стало неуютно в Тушине. Ей не оказывали должного уважения и обрекали на лишения. Вор помыкал ею. Мучительные удары по самолюбию наполняли ее сердце ожесточением.

Уже разлука с отцом стала казаться ей несчастьем. Заливаясь слезами, она письменно просила у него прощения, обещала следовать его советам. «Я нахожусь в печали, – писала она в январе, – как по причине вашего отъезда, так и потому, что простилась с вами не так, как хотелось; я надеялась услышать из уст ваших благословение, но, видно, я того недостойна. Слезно и умиленно прошу вас, если я когда-нибудь, по неосторожности, по глупости, по молодости или по горячности, оскорбила вас, простите меня и пошлите дочери вашей благословение. Как будете писать его царской милости, помяните и обо мне, чтоб он оказывал мне любовь и уважение, а я обещаю вам исполнить все, что вы мне поручили, и вести себя так, как вы мне повелели». В марте она жалуется на такое свое убожество, которое не позволяет ей даже снарядить курьера в Польшу.

А Юрий Мнишек словно забыл о ее существовании. Вскоре и Вор начал жаловаться, что тесть ему не пишет. В августе Марина напоминала отцу: «Исполняя свой долг, не пропускаю ни одного случая, чтобы осведомиться в своем письме относительно здоровья вашего, милостивый мой господин и отец. Уже за это время я выслала более десяти писем, на которые не получила никакого ответа». Мысленно она часто переносилась в Самбор, тосковала о семейном круге, напоминала отцу, как они вместе пили старое вино и лакомились вкусными лососями. Ответа не было. Видимо, Мнишек, сообразив, что дело Вора проиграно, не захотел гневить Сигизмунда сношениями с дочерью и бросил ее на произвол судьбы. А Марина с девичьим легкомыслием все просила отца выслать ей «черного бархату узорчатого двадцать локтей» – видно, за Вором совсем обносилась. Вместе с тем, несмотря на свое бедственное положение, не забывала о самборских бернардинцах – слала им в подарок для большого алтаря самборской церкви серебряное паникадило, само собой украденное в каком-нибудь уездном храме…

За жалобными словами этой полузабытой, полузаброшенной женщины скрывались железная воля и бешеное честолюбие. Она не желала поступиться ничем из своих неотъемлемых, как она считала, прав. Письма отцу подписывала: «Carowa»[2].

Еще нагляднее этот дух проявился в ее письмах королю Сигизмунду. Положение Марины осложнилось после осады королем Смоленска, так как Сигизмунд напал на страну, которую Марина считала своим владением. При этом король выступил не только против Шуйского, но и против Вора. Марину он, кажется, хотел привлечь как свою подданную, не давая, впрочем, никаких обещаний.

На такое намерение указывает сам выбор послов. В Тушино поехали родственник Марины, Станислав Стадницкий, каштелян перемышльский, прозванный Ангелом (в противоположность другому Станиславу Стадницкому – Дьяволу, воевавшему на стороне конфедератов), и родственник ее фрейлины, Мартын Казановский. Именно они уведомили Марину о вступлении Сигизмунда в московские пределы и передали ей письмо короля. Сигизмунд предлагал ей Саноцкую землю и доходы с самборской экономии взамен на отречение от прав на Московскую державу в его пользу. Марина гордо отвергла сделку. А в личном письме к Сигизмунду она писала, что все невзгоды проходят, когда за правое дело вступается Бог: «Кого осеняет Бог, тот не утрачивает сияния. Солнце не перестает быть ясным, когда его закрывают темные тучи. И я, хотя меня свергли с престола изменники и лжесвидетели, – все же императрица». В каждой строчке ее письма Сигизмунду внушалась мысль, что и над ним есть Господин.

VI. Развал в Тушине

Московское государство стремительно расползалось на лоскуты. Вот уже и Сапегу величали «великим государем» – и таких государей на Руси было не менее дюжины. Образцами такого распада в миниатюре служили две русские твердыни – Троице-Сергиева лавра и Москва. Обе сопротивлялись Вору, в обеих царил хаос, и, несмотря на героическую оборону, ни та, ни другая не выдвинула героев, способных объединить вокруг себя силы сопротивления.

Троицкие воеводы, Григорий Борисович Долгорукий и Алексей Иванович Голохвастов, враждовали между собой, «ни о чем не думали и пьянствовали целыми днями»; архимандрит Иоасаф прославился главным образом своими чудесными видениями, но осажденные напрасно ждали чудес и умирали от цинги, польских ядер и пуль. Единственным подлинным чудом была самоотверженность безымянной толпы монахов и крестьян, отстоявшей лавру от врагов.

Еще более безотрадное зрелище представляла Москва. Имя Шуйского здесь ничего не значило. По выражению современника, царем играли, как ребенком. Шуйский ожидал спасения то от молитв и молебнов, то от колдуний и гадалок; он то казнил изменников (бояр, впрочем, никогда не трогал), то объявлял, что москвичи могут служить кому желают. Горожане бегали в Тушино, целовали там крест Вору и возвращались в Москву за царевым жалованьем. Купцы охотно торговали в лагере Вора, а в Москве денег в оборот не пускали, вздували цены на хлеб, отчего вскоре в городе возникла острая нужда в припасах.

17 февраля огромная толпа недовольных ворвалась в Кремль.

– Князь Василий не люб нам на царстве! – раздавались крики. – Из-за него льется кровь, и земля не умирится, пока он будет на царстве. Его одна Москва выбрала, а мы хотим другого царя!

За царя Василия вступился патриарх Гермоген, который сам постоянно с ним не ладил, но считал себя обязанным стоять за законную власть.

– До сих пор Москва всем городам указывала, – возразил он бунтовщикам, – а ни Новгород, ни Псков, ни Астрахань и никакой другой город не указывал Москве. А что кровь льется, то это делается волей Божьей, а не хотением вашего царя.

Потом был раскрыт заговор боярина Колычева, имевший целью убить Шуйского. Заговорщиков казнили, но царю постоянно доносили, что с ним хотят покончить то на Николин день, то на Вознесенье… Народ врывался к нему во дворец и кричал: «Чего еще нам дожидаться! Разве голодной смертью помирать?»

25 февраля 1609 года была сделана другая попытка свергнуть «боярского царя», причем руками самих бояр. Именитые люди князь Роман Иванович Гагарин, Григорий Федорович Сумбулов