Крымская война: история - Орландо Файджес

своих мемуарах он вспоминает как он пришел к этому. Когда он стал у руля главного госпиталя в Дворянском собрании, ситуация представляла собой хаос. После тяжелых бомбардировок раненых приносили безо всякого порядка, умирающие были перемешаны с теми, кому требовалось срочное вмешательство и легкоранеными. Поначалу Пирогов занимался самыми тяжелоранеными по мере их поступления, приказывая санитарам нести их сразу на операционный стол; но пока он занимался одним, прибывало все больше и больше тяжелораненых; он не справлялся. Слишком много людей умирало до того как ими начинали заниматься, пока он оперировал безнадежных пациентов. «Я пришел к выводу, что это было бессмысленно и начал действовать решительнее и рациональнее», вспоминал он. «Простая организация на перевязочном пункте была гораздо важнее нежели врачебная деятельность в спасении жизней». Его решение было простой формой медицинской сортировки, которую он впервые внедрил во время бомбардировки Севастополя 20 января. Принесенные в Большой зал Собрания раненые делились на группы, чтобы определить порядок и приоритет срочного вмешательства. Было три основных группы: тяжелораненые, которым была нужна помощь и которых было можно спасти оперировались сразу в отдельной комнате как можно скорее; легкораненые, которым назначался номер и которым было сказано ждать в ближайших казармах времени, когда врачи могут ими заняться; и те, кого нельзя было спасти, их относили в отдельный дом, где за ними смотрели фельдшеры, сестры милосердия и священники, пока они не умирали{392}.

В своем рассказе «Севастополь в декабре месяце» Толстой вводил своих читателей в Большой зал:

Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах сорока или пятидесяти ампутационных и самых тяжело раненных больных, одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас… Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем её выражении — в крови, в страданиях, в смерти{393}.

Использование анестезии позволило Пирогову и его помощникам работать очень быстро, производя больше сотни ампутаций за семичасовой рабочий день оперируя одновременно на трех столах (критики говорили, что он устроил «заводскую систему»). Он разработал новый способ ампутации стопы у щиколотки, оставляя часть пятки, чтобы оставить поддержку кости ноги и в целом при ампутациях от ампутировал ниже большинства врачей для уменьшения травмы и потери крови, которые он полагал за главные опасности. Прежде всего Пирогов осознавал опасность заражения (которое в его понимании случалось из-за зараженных испарений) и подчеркивал необходимость отделения прооперированных пациентов с чистыми ранами от тех, у кого раны гноились и демонстрировали признаки развития гангрены. Применяя такие передовые меры Пирогов добился намного большего процента выживших чем британцы или французы — до 65 процентов для ампутаций рук. Для ампутаций бедра, самых опасных и частых в армиях в Крымской войне процент выживших у Пирогова был около 25 процентов, тогда как в британских и французских госпиталях выживал лишь один из десяти{394}.

Британцам идея анестезии нравилась гораздо меньше, чем русским и французам. Прямо перед тем как британская армия покинула Варну и отправилась в Крым, главный врач доктор Джон Холл издал меморандум в котором он предостерегал армейских хирургов «от использования хлороформа в случае серьезных случаев шока от огнестрельных ранений… неважно насколько варварским это может показаться, воздействие скальпеля это мощный стимулятор; и будет намного лучше услышать как мужчина ревет во все горло, нежели видеть как он тихо отходит в могилу». Британское мнение медицинского сообщества разделилось по вопросу о новом знании об анестезии. Кто-то опасался того, что хлороформ ослабит способность к восстановлению, другие думали о непрактичности использования на поле боя из-за недостатка квалифицированных врачей для применения. Подобное отношение тесно переплеталось с идеями о необходимости переносить боль, которые были специфичны для британского понимания мужественности (необходимости демонстрировать твердость характера — keep a stiff upper lip). Была широко распространена идея о том, что британский солдат не был подвержен боли. Один врач писал из Крыма:

Мужество солдат никто еще не смог описать. Они смеются над болью, и не желают подчиниться смерти. Это совершенно изумительно, такой триумф разума над телом. Если бы конечность была оторвана или размозжена дома, их бы привезли в больницу в обмороке, в состоянии глубокого шока. Тут же они приходят с болтающейся рукой или изрешеченным локтем и «доктор, поскорее, будьте добры; все не так уж и плохо, я хочу поскорее вернуться и посмотреть!» И многие из этих отважных парней, с обрывком полотенца, отжатом в холодной воде, и обернутым вокруг их обрубков, ползли к линии сражения, и со снарядами, рвущимися вокруг них, и ядрами, выдирающими куски земли под ногами, наблюдали за ходом битвы. Я говорю вам, истинная правда, что я отрезал стопу одному офицеру, капитану, который настаивал на том, чтобы ему помогли сесть на лошадь, и заявлял, что он может сражаться, так как теперь его стопа перевязана»{395}.

Подобно французам Пирогов придавал большое значение роли сестер милосердия в его госпиталях. Сестры милосердия помогали в сортировке раненых и утешали их. Они раздавали лекарства, приносили чай или вино, писали письма семьям, давали духовную поддержку умирающим. Преданность сестер милосердия завоевывала сердца многих мужчин, которые часто сравнивали их со своими матерями. «Это удивительно», писал Пирогов своей жене, «как присутствие женщины, аккуратно одетой, среди помощников в госпитале смягчает горе людей и смягчает их страдания». Пирогов поддержал инициативу русских дворянок набрать группы сестер милосердия для Крыма. Великая герцогиня Елена Павловна, родившаяся в Германии жена брата царя[72], основала Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия вскоре после поражения под Инкерманом.