Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

и жизнь – из низа мира: вздымается огнем, пламенем очага, который питают уголь (недро, глубина, черное солнце) и дерево = застывший язык пламени снизу вверх. Так что северные народы, когда им жарко, как бы на сковородке поджариваются, в «геенне огненной» снизу кипят, – а южные народы (иудеи, арабы) испепеляются гневом Божиим сверху. Огонь на Севере передоверен Богом черту.

Свет и тепло сверху из просторов даны – в Индии; в Германии ж – снизу и из точки: из искры-свечи – в ширь и стороны, от «я» вовне, из Innere: и свет от «Я» сознания возжигает мир, субъект полагает объект (априоризм, трансцендентальное Канта, Идея Гегеля, Труд, производящий все, – Маркса). Свет в Индии обволакивает человека из пространств; в Германии ж от человека, его очага, Haus’a и Burg’a – «жизненного пространства» – распространяется в якобы (ими предполагаемое) «мертвое» пространство Востока; и Drang nach Osten предпринимается – чтобы воживить его будто и упорядочить.

Вообще если движение с Востока на Запад – оседание слоев и переселение народов, кочевье, то движение с Запада на Восток – поход (Александра Македонского, Крестовые, Ермака в Сибирь, тевтонов в Литву). Поход – сбитый клин, «свинья»-рыло, римская «фаланга», французский строй и маневр. Все это – способ с малым занять великое, распространиться (= возжжение искры). Переселение ж народов – это как стекают ручьи в узкую линию реки и оседают: из бассейна мировых пространств – на место, на ту или иную землю стекаются и густеют там.

(О черной расе не берусь высказываться – неясно в этой схеме.)

Часть III. Семинарий: Анализ национальной образности

Национальные умозрения в естествознании

1

В науке одна из основных руководящих идей – Канто-Лапласова гипотеза о происхождении и структуре Вселенной. Плодотворно поэтому проследить ход мысли обоих мыслителей, те целостные умозрения, которые стояли перед их внутренним взором, и частные образы, которыми они пользовались в развертывании мысли.

Кант создает в 1755 г. сочинение «Всеобщая естественная история и теория неба» («Allgemeine Naturgeschichte und Theorie des Himmels»). Лаплас называет свое сочинение 1796 г. «Изложение системы мира» («Esposition du système du Monde»).

Кант – философ при энциклопедических интересах в естествознании. Лаплас – математик, астроном и физик. Оба встречаются на едином ристалище, равно отдаленном несколько от основного занятия: философ Кант создает частную естественнонаучную теорию; профессиональный ученый астроном и математик Лаплас создает глобальную концепцию Вселенной, претендующую не только на научное, но и на общемировоззренческое значение.

Конечно, и особенности профессиональные сказались в ходе мысли, но мы попробуем от них отвлечься. Нас интересуют национальные наклонения в ходе мысли, ее склад, что можно надеяться прощупать здесь не изолированно, конечно, но памятуя аналогичные явления у других мыслителей данного народа.

Сначала попробуем изложить сжато ход мысли Канта и Лапласа.

Кант начинает с того, что устанавливает противоречие в наличных воззрениях на устройство Вселенной. В Солнечной системе – стройность и порядок, а остальное небо, так называвшиеся тогда «неподвижные звезды», которые (как уже предполагалось) тоже суть Солнца с системами, остаются во власти хаоса: нет у нас никакой организующей для них идеи. Это нелепо и нетерпимо.

«Та стройность (здесь и далее курсив мой. – Г. Г.), которая наблюдается в связи, существующей между планетами и их солнцами, оставалась незаметною в массе неподвижных звезд, и выходило так, как будто закономерность, наблюдаемая для каждой отдельной системы, исчезает, как только речь идет обо всех членах Вселенной. Неподвижные звезды остались без всякого закона, который бы определял их взаимные друг по отношению к другу положения, и существовало воззрение, будто они наполняют все небесное пространство без всякого порядка и без всякой цели»[47].

Итак, внутри дома, где мы живем, в нашей Солнечной системе царят образцовый порядок и целесообразность: все балки нашего мироздания взаимно пригнаны, а в том пространстве (Raum), которое за стенами нашего Haus’а, – xaoc. Такое сочетание разнопринципного бытия невозможно, антиномия невыносима: откуда бы взялась вдруг ни с того ни с сего стройность в нашем Haus’e при дезорганизации Вселенной? Но раз мы убеждены, что внутри нашего дома, на Шипке, все спокойно и в порядке (не усомняется германец, что порядок Haus’a может быть призрачным, как усомняются в России, например), то это не может быть случайно и не может не иметь себе соответствия в Raum’e (в пространстве).

Итак, Haus – априорная модель, которая должна расшириться в синтетическое суждение а priori уже о более широком бытии – Вселенной. Это не индукция – от частного к общему, но именно выведение из монады – бытия (а не из части – целого, ибо монада – не часть, а все в бесконечно малом, центр Единого).

Но для того чтобы такой империализм мысли, завоевание ею иных горизонтов и пространств, опираясь на убежденность в своей до сих пор правоте (правильности), порядке и целесообразности, стал возможен, нужно усмотреть разведкой из окон Haus’a какое-то избирательное сродство вне его, в открытом пространстве, – чтобы, зацепившись, начать распространяться и воздвигать на весь Raum грандиозный единый Haus. В эту сторону и устремляется хоботок кантовой мысли, ощупывая Вселенную.

«Каждый наблюдатель, созерцающий в ясную звездную ночь небо, может заметить светлую полосу, которая образуется массою скученных звезд, собранных здесь в большем количестве, чем где-либо в другой части неба (как скученное население средней Европы, например, на земном шаре. – Г. Г.), эта полоса светит однородным светом и называется Млечным Путем… Не трудно заметить, что этот пояс занимает положение большого круга неба и притом тянется без всякого перерыва…» (с. 126–127).

Итак, два пункта найдены: полоса-пояс и ее непрерывность. Есть, значит, основная балка перекрытия (или арка свода), а во-вторых, есть гарантия ее сплошности, всеохватности, чтобы ничто за пределами этого принципа не оставалось.

(Зияния, перерывы, пунктиры на Руси, во всех ее линиях и поселениях среди ее пространств, предрасполагают русских мыслителей строить «заключения» скорее о незавершенности бытия, его открытости (будущем), о радостной неясности его возможностей, – нежели возлюбить определенность, завершенность умственного построения и бытия, исходя из непрерывности, как это свойственно германскому уму.)

И вот начинается грандиозная постройка. Для этого сперва обтесываются кривые линии и объемы небосвода до линий прямых и до плоскостных граней (эту тенденцию германского ума превращать «для удобства» шар в куб, прямоугольник, дугу – в прямую горизонта отмечаем и у нидерландца Стэвина в его гидростатике в отличие от эллина Архимеда, который работает с шаром):

«Если теперь мы представим себе площадь, проведенную через звездное небо и продолженную до бесконечности (как германец Меркатор переводил в XVI в. шарообразную