Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

Напомним, что на момент осени 1976 года он был ещё женат. Но, как многие вспоминали, Губанов уже загорелся, как порох, как спичка, его было не остановить. Влюблённость окрыляет. И он уходит из дома – к Кирилишиной. С ней поэт проживёт целых семь лет, больше, чем с кем-либо ещё!

Поначалу вроде всё складывалось хорошо. В том же театре устраивали подпольные вечера. Лев Алабин, друг и коллега по работе, рассказывал:

«У нас в театре шла своя, ночная жизнь. Собирались мы для чтений не на сцене, а в дальней гримёрке, которая называлась общей, использовалась для массовки, которая в театре и не практиковалась. Гримёрка всегда пустовала. Обходились камерными сценами. Это была самая большая комната со стульями, столиками, зеркалами и диваном. Очень удобная для нашей “массовки”. Кто собирал друзей, не знаю, скорее всего, сами приходили. Мы дежурили вместе с Лёней Губановым и сначала ко мне приходило намного больше людей. А к Губанову вообще никто не приходил. Но потом, популярность Губанова дала себя знать, и каждую ночь в наше дежурство в театре собирался народ, и Губанов читал стихи».

А потом ни с того ни с сего Губанов ставит Кирилишиной условие: либо он, либо театр. Кирилишина покидает Малую Бронную. На что живут? Помогает мать поэта. Редко, но всё-таки. Тесть и в особенности тёща невзлюбили его. Единственная дочь – и связалась с таким субъектом. Были категорически против этих отношений.

И их можно было понять: губановские загулы продолжались. Ещё один эпизод из осени 1977 года предоставил Лев Алабин:

«Лёня звонил с утра. Это не походило на пьяные вечерние и даже ночные звонки друзей. Лёня был жаворонком, и на этот раз он позвонил задолго до полдня. Голос был полон энергии и энтузиазма, я ещё пребывал в утренней дремоте и лени, и его голос с каждым словом вливал в меня энергию и уверенность в будущем дне, что он пройдёт не напрасно и с пользой для души. Он продиктовал мне адрес, по которому я должен был немедленно приехать. На этом он не остановился, а продиктовал маршрут, каким я должен ехать, включая номер автобуса и место остановки. Где я живу, он прекрасно знал, потому что не раз бывал у меня с ночёвками. Но и на этом он не остановился, а сказал, что я должен заглянуть к соседям и стрельнуть у них пятёрку. Это было его коронка, зайти к соседям в незнакомом доме, куда он пришёл в гости, тоже к малознакомым, случайным людям и стрельнуть денег “до получки”. Потом, через месяц, эти малознакомые люди с удивлением узнавали, сколько они должны соседям. И что занимал у них обаятельный, губастый парень, с которым они виделись единственный раз в жизни. <…>

Это было Замоскворечье. Старенькие дворики, и среди двориков ещё более старый и ветхий особнячок с огромным ангаром и двустворчатыми жестяными воротами, запертыми на массивный навесной замок. Я позвонил в звоночек, сработанный, наверное, ещё каким-нибудь Кулигиным из пьесы Островского.

Лёня сказал, что приглашает меня в мастерскую скульптура. И открыл мне, как я сразу догадался, сам хозяин, скульптор. Нет, у него не было кожаного фартука и руки не были измазаны в глине или штукатурке. Но по пожатию руки понял, что этот человек постоянно имеет дело с очень твёрдыми вещами, да и сам он был словно высечен из какого-то камня. И может быть, даже ещё и не совсем, не до конца высечен из него. Мы поднялись по лесенке и очутились в маленькой комнатке. Нас встретила миниатюрная, тоненькая женщина, стриженная под мальчика.

– Лорик, – представилась она.

– Пятницкая? – уточнил я.<…>

Миниатюрность её фигурки, маленький рост компенсировались невероятной энергией, которая из неё брызгала.

Она была в брюках, тонкая кофточка обтягивала маленькую грудь. Её красота кинулась мне в глаза, я взял её маленькую ручку и решил поцеловать, я всё-таки был театральным человеком, и любил театральные жесты, но Лорик не дала мне руку и легко выхватила её. <…>

– А где же Лёня? – воскликнул я.

– Он уже спит, долго ехали, – и Лорик мигом встала с диванчика и шмыгнула в заднюю комнату, которую я не видел, включила там свет. Комната представляла собой пенальчик ровно такой по размеру, чтобы там уместилась неширокая кровать. И на кровати в отключке лежал Лёнечка. Лорик его стала будить, Лёнечка только мычал в ответ. Наконец, она произнесла моё имя, и Лёня приподнялся, открыл глаза и с преувеличенной радостью меня приветствовал. Жестами и мычащими звуками подтверждая, что он очень рад меня видеть. Хотя глаза его были косые и наполнены туманом.

– Смотри, что он принёс, – и Лорик показала ему портвейн, бутылка каким-то образом сама влетела в её руки.

– Будешь?

Лёнечка утвердительно закивал головой. В следующие несколько секунд Лорик срезала ножом пластмассовую пробку, не обращая внимания на мои неопределённые движения, знаменующие, что это мужское дело, открывать портвейн, налила полный стакан и поднесла к губам Лёнечки. Губы Лёнечки странным образом очень соответствовали губам Лорика. Лёнечка, если вы ещё не поняли, был Губановым, гениальным поэтом. И его фамилия как нельзя более соответствовала его облику. Огромные губы доминировали на его лице.

И этими губами он неожиданно впился в губы Лорика. Лорик совершенно не сопротивлялась и дарила ему свой поцелуй бескорыстно и полноценно, обняв его левой рукой и отстранив правую руку, в которой держала полный стакан, из которого не проливалось ни капли портвейна.

Сначала они поцеловались взасос, а потом Лёня стал обцеловывать её мокрыми губами. Я отвернулся и уже подумывал уходить, как Лорик ловко вместо своих губ, подставила губам Губанова стакан. И Ленечка стал пить из него. Буквально лакать. Лорик ловко вливала в него портвейн, словно кормила ребёнка молоком.

Длилась эта процедура довольно долго. Я стал было протестовать, издавал разные звуки, типа.

– Хватит, не надо. Пусть отдохнёт.

Но на меня не обращали никакого внимания. Наконец, стакан был вылакан до дна, и Лёня, запрокинув голову, выпал из рук Лорика и застыл лицом к стенке».

Лёгкие шалости, которые Губанов себе регулярно позволял, всё-таки не могли переломить самые нежные чувства к Кирилишиной.

Однажды он забрался к ней в окно по водосточной трубе (3-й этаж). Его забрали и отправили в Кащенко. Угрожали, таскали на разговоры в отделения милиции и, как вспоминает девушка, в КГБ. Но вряд