Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

«Однажды Лёня взял меня на встречу с Ольгой Седаковой. Я, узнав, что Лёня без бутылки и пить не собирается, согласился его сопровождать. Про Седакову Лёня рассказал анекдот, совсем заинтересовав меня этой неизвестной девушкой.

– Она, – говорил Лёня, – занимается изучением русской свадьбы. А её муж изучает похороны.

Да-а… на такую семью следовало бы взглянуть! На радостях, что Лёня не пьёт, и мы едем к такому интересному человеку, который и обженить, и похоронить сможет как надо, по всем правилам и традициям, я купил даже какой-то тортик.

Заваривал чай сам Лёня. Заварка у него была особая. Во-первых, он сам кипятил воду. Следил, чтобы вода не перекипела. Выключить её надо было сразу после бурления, иначе, как он утверждал, вода становится невкусной. Потом он тщательно мыл и ополаскивал кипятком заварной чайник. Потом бросал ложку чая и заливал кипятком на самом донышке. Через несколько минут, доливал до краев и укутывал чайник. Тогда индийский чай был редкостью. И такое пристрастие к чаям и чайным церемониям входило в моду. Весь этот ритуал он продемонстрировал Ольге. Она все это терпеливо вынесла. И мы пили абсолютно чёрную заварку. Практически чифирь. <…>

В гостях мы провели полдня, пили “калёный” чай и все это время Ольга с Лёней говорили о каких-то совершенно мне неизвестных вещах. От Лёни я никогда не слышал про его знакомства с мэтрами советской поэзии. А тут он рассказывал, как запросто приходит к Евтушенко, будит его ранним утром, требует опохмелки. Самая яркая деталь, которая мне запомнилась, это то, что Евтушенко носит нательный крестик»[705].

Но приехали к Седаковой не просто так. У неё был альманах ленинградского андеграунда – «Лепта». Планировалось сделать нечто подобное и в Москве, и потому Губанов привёз свои стихи. Седакова же помимо прочего показала свои самиздатские сборники – не чета смогистским: аккуратненькие, чётко набранные, переписанные аккуратным девичьим почерком. Видно было, что не она сама всем этим занимается, а круг её поклонников. И тут наш герой приревновал.

Седакова позвала его на поэтический вечер – у неё на квартире. Губанов обещался прийти. И, как говорят свидетели, сдержал слово, но «отомстил» – выдернул скатерть, побил весь хрусталь, запрыгнул на стол и требовал признать его гением.

12. Распад (1977–1983)

До грядущего веча,

до победной трубы

мы – пасхальные свечи,

в гордых пальцах судьбы!..

Л. Г. Губанов

Здесь русский дух, здесь Русью пахнет

Не может не возникнуть вопроса: почему Губанова волны времени и ветры судьбы не прибили к почвенникам – к журналу «Наш Современник», к компании Станислава Куняева и Вадима Кожинова, Николая Рубцова и Николая Тряпкина? Определённый «правый» крен в творчестве уже давно наметился. Предполагаемых новых «друзей» могла бы смущать только авангардная поэтика, но и от неё Губанов со временем начал отходить.

Думается, если его и пытались связать с этой компанией, то он чисто в силу своей бешеной энергетики вырывался оттуда. Ну не могут «тихие лирики» тесно общаться с… «буйными».

Правда, есть один эпизод, но уже из далёкого 1967 года. Да и произошёл он не с Губановым, а с Алейниковым. Однако можно предположить, что нечто подобное могло случиться и с нашим героем.

28 января 1967 года, в день рождения смогиста № 2, к нему заявилась хмельная компания во главе с Андреем Битовым: Вадим Кожинов, Николай Рубцов и какие-то дамы. Кожинов пришёл с небольшой провокацией: хотел «стравить» двух поэтов, всячески их подзуживал, стремился, наверное, высечь из обоих искры и посмотреть, что произойдёт.

А произошло сначала как будто полное приятие друг друга[706]:

«Рубцов, не глядя, протянул вперёд руку к бутылке с водкой, налил себе полный стакан, выпил его, поставил на стол, вытер длинноватым для его руки, широким раструбом, прячущим его ладонь, рукавом пиджака нервически искривленный рот, затем, точно так же, не глядя, протянул другую руку за спину, достал гитару и пристроил её у себя на коленях. Он ударил по струнам, которые скрипнули, звякнули, но никак не зазвучали. Играть он явно не умел. Может быть, так, немножко. Приблизительно. Он ударил по струнам – и вдруг запел, и даже не запел, а заголосил, потом сразу же перешёл на негромкий речитатив. Гитару он держал то как гусли, то как балалайку. Она была скорее антураж, реквизит, нежели музыкальный инструмент. Он – произносил, полупел, говорил нам свои стихи…»

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племён!

Как прежде скакали на голос удачи капризной,

Я буду скакать по следам миновавших времён…

<…>

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье

И тайные сны неподвижных больших деревень.

Никто меж полей не услышит глухое скаканье,

Никто не окликнет мелькнувшую лёгкую тень.

А потом по воспоминаниям Алейникова всё-таки началось негласное выяснение отношений, кто более русский – вепс Рубцов или украинец Алейников.

Губанов, напомним, дебютировал в «Юности» в одном номере с Рубцовым. Точно его читал. Андрей Журбин находит любопытную реминисценцию из «Праздника в селе», где было:

Сколько водки выпито!

Сколько стекол выбито!

Сколько средств закошено!

Сколько женщин брошено!

Чьи-то дети плакали,

Где-то финки звякали…

Эх, сивуха сивая!

Жизнь была… красивая!

У Губанова эти риторические восклицания отзываются в стихотворении «Шуточное»[707]:

Сколько перемято коек

Между делом – вкривь и вкось,

Где зуб на зуб,

                 кость на кость.

Сколько водки перепито,

Сколько рюмок перебито

На земле моей святой?!

Губы в кровь у Аэлиты.

Будем квиты,

                 будем квиты

За могильною плитой.

Зная, сколь общителен наш герой, можно предположить, что где-нибудь да пересекался с Рубцовым.

Единственный человек из патриотического лагеря, кто более-менее сошёлся с Губановым, – это Владимир Бондаренко. Он рассказывал об их знакомстве:

«Вспоминаю, как году в 1975 познакомился с Лёней Губановым на квартире своего приятеля, московского математика, преподавателя МГУ, большого любителя изящной словесности. Губанов был тогда уже изрядно выпивши. С ним пришёл хоровод его девиц и поклонников. Но сам домашний вечер его поэзии всё же состоялся <…> Читал он свои стихи завораживающе, колдуя над ними, как древний шаман какого-то славянского племени. Он не