Лаврентий Берия. История, написанная кровью - Леонид Михайлович Млечин

Постановление явно было продиктовано самим вождем, о чем свидетельствует стиль и необычная для такого документа лексика:

«Несколько лет назад ЦК КП(б) Грузии решил, а ЦК ВКП(б) подтвердил снять с поста министра госбезопасности т. Рапава, который засорил аппарат министерства негодными элементами из мингрельцев с района, откуда происходит сам т. Рапава.

Т[ов]. Рапава был заменен другим министром т. Рухадзе, которому было поручено очистить аппарат госбезопасности от негодных элементов и оздоровить его. В число очищенных попали работники со всех провинций Грузии. Но “шеф” мингрельцев т. Барамия решил, что допущена “несправедливость” в отношении мингрельцев.

И он затеял борьбу за восстановление мингрельцев в аппарате госбезопасности. Правда, ЦК КП(б) Грузии отклонил его протест. Но т. Барамия не был бы Барамия, если бы он удовлетворился решением ЦК. Он поскакал в Москву, козырял там перед московскими работниками именем ЦК КП(б) Грузии, злоупотреблял доверием московских работников к ЦК КП(б) Грузии и добился все-таки того, что восстановил в аппарате госбезопасности Грузии явно негодных работников».

В Тбилиси командировали десять работников центрального аппарата МГБ СССР под началом полковника Виктора Георгиевича Цепкова, заместителя начальника следственной части по особо важным делам.

Михаила Барамию арестовали. Ему не давали спать, требуя назвать участников «возглавлявшейся им националистической группы».

Бывший секретарь республиканского ЦК рассказывал:

«Меня держали на допросах по 15–20 часов в сутки… доводили до обморочного состояния, а потом 20 суток я находился в наручниках. Цепков в ответ на мои жалобы сажал меня в карцер и говорил: “Я обещал вам карцер — вы его получили, обещал наручники — это тоже получили, и будьте уверены, что в ближайшие дни мы вас будем бить, если вы не покажете о своих связях с заграницей”».

Арестовали и бывшего министра госбезопасности Грузии Авксентия Рапаву, который работал под руководством Берии еще в Тбилиси.

Министерство Вооруженных сил СССР давно информировало МГБ, что брат республиканского министра полковник Капитон Рапава, начальник химической службы одной из армий, в войну перешел на сторону немцев. Брат — предатель! Этого было достаточно для немедленного увольнения из органов. Но тогдашний министр госбезопасности Меркулов просто переслал бумагу самому Авксентию Рапаве: своих не обижаем. А теперь Рапаву отправили за решетку.

Допрашивали бывшего министра так же жестоко, как прежде допрашивал он сам:

«Давали спать в сутки не больше часа. Я, сидя на кровати, начинал дремать, тогда кровать опрокидывали и выносили из камеры все: табурет, тумбочку, мусорный ящик, чтобы мне не на чем было сидеть и дремать…

Второй вид физического наказания — это наручники, как бы издевательски названные “браслетами”. На загнутые за спину руки надеваются эти наручники с острыми металлическими углами. Первые часы боль не чувствуется, но через 12 часов она с нарастающей силой появляется в плечах, в мышцах. В наручниках я находился в продолжение трех месяцев и пяти дней… Я терпел, зная, что следователи рассчитывают, что нестерпимые боли рано или поздно заставят меня давать вымышленные показания…

Третий способ пытки — это карцер: полуподвальное помещение, отдаленное от отопительной системы, с цементным полом и раскрытыми настежь окнами. Разницы между карцером и двором никакой нет, зимой все замерзает так же, как и на дворе, а меня сажали в карцер только зимой».

— Я не дурак, чтобы по приезде в Москву сказать, что в отношении Рапавы материалы не подтвердились, — говорил руководитель следственной группы полковник Цепков. — Приказано взять показания. Учтите, что ваше отрицание виновности говорит еще и о том, что вы продолжаете и теперь действовать против ЦК.

Сталин сам звонил в Тбилиси, требовал отчета о ходе следствия, велел присылать ему протоколы допросов, выражал недовольство тем, что следователи до сих пор не добились признания арестованных в работе на иностранные разведки.

Другой заметный арестованный — близкий к Берии Петр Афанасьевич Шария, избранный к тому времени в Академию наук Грузии.

Шария выделялся среди бериевского окружения. Он перемежал чекистскую службу и партийную работу с занятиями философией и преподаванием. Защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора, заведовал кафедрой диалектического материализма в московских и тбилисских институтах. В марте 1934 года Берия взял его к себе в Закавказский крайком партии заведовать отделом культуры и пропаганды. Сделал директором республиканского филиала Института Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина.

Интеллигенция считала Петра Шарию «полновластным диктатором в сфере науки, литературы и искусства, который возглавлял в Грузии идеологический фронт».

Лаврентий Павлович его отличал, приглашал домой и на дачу. Шария был одним из тех, кто с искренней грустью прощался с Берией, переведенным в Москву. В декабре 1938 года Лаврентий Павлович вызвал его в столицу и предложил должность начальника секретариата НКВД СССР. Философ Шария стал комиссаром госбезопасности 3-го ранга. Берия ценил его умение писать. Всякий раз, когда ему предстояло выступать с большой речью, включал Шария в бригаду «писарей».

Сам Петр Афанасьевич вспоминал:

«Берия знал, что я владею неплохо русским языком и могу быть ему полезным в составлении или редактировании тех или иных важных документов, необходимость которых он предвидел в связи с происходившими тогда событиями в НКВД… Впоследствии, когда я находился уже в Грузии на партийной или научной работе, Берия бесцеремонно вызывал меня через ЦК Грузии в Москву каждый раз, когда ему предстояло подготовить ту или иную статью или выступление».

После разделения единого НКВД на два наркомата Шарию вернули в Грузию — секретарем республиканского ЦК по пропаганде и агитации. Его постигло несчастье — он потерял сына. Глубоко переживая, написал целую поэму о своих муках. Отпечатал книжечкой тиражом в 75 экземпляров, дарил друзьям. Когда он впал в немилость, эту книжечку ему поставили в вину.

Первый секретарь ЦК Грузии Кандид Нестерович Чарквиани 28 мая 1948 года написал Сталину донос на недавнего товарища по партии:

«Ознакомившись с книжкой т. Шария, я был поражен ее содержанием. Это произведение, насквозь проникнутое религиозно-мистическим миросозерцанием, вплоть до признания бессмертия души и реальности загробной жизни. Сам факт написания этой книжки т. Шария объясняет своим тяжелым психическим состоянием и моральной надломленностью, вызванной смертью сына, к которому он был особо привязан. Зная т. Шария как образованного марксиста и старого члена партии, мы не представляли, что он способен, пусть даже под влиянием душевной депрессии, чем он пытается объяснить свой поступок, отойти от основных принципов большевистской идеологии».

Душевные страдания из-за смерти сына ему не простили. Назвали издание «идеологически вредной книжки в стихах» грубейшей политической ошибкой, свидетельствующей о его «идейной неустойчивости»:

«Бюро ЦК Грузии считает установленным, что Шария в 1943