Дитя чумного края - Натали Абражевич

Она едва сумела увести удар, невольно отшатнулась. Первой мыслью было убежать, но на дорогу с двух сторон бросались новые и новые еретики, завязывали бой, где было с кем, и просто резали как скот всех тех, кто не был в силах что-то противопоставить.

Новый удар целил ей в открытое лицо — звон от столкнувшихся клинков хлестнул по нервам вымоченной в соли плетью. Йер нашлась быстрее, чем противник совладал с оружием, и засадила ему гардой в бармицу — колечки зазвенели, заглушили хруст; Йерсене стало ясно: своротила челюсть. Пока он хватался за лицо и корчился, попробовала сунуться добить, но еретик сумел шугнуть ее мечом, почти задел, и Йер шарахнулась, на несколько мгновений растерявшись. Но затем сообразила: она орденская чародейка.

Смутный стон, почти что потонувший в гвалте боя перешел в безумный дикий крик; дымилась кожа, занималась ткань, в лицо бил жар и вонь чернеющего мяса.

Йер поторопилась отойти, чтоб мечущийся воин ее не задел — кольчуга и пластины бригантины, бармица и бацинет — все накалилось, и, казалось, шипит даже влага в воздухе.

Мужчина наконец-то завалился, еще сколько-то возился, но затих. Йер замерла, сжимая меч обеими руками и не зная, что ей делать дальше — страшно было ввязываться в новый бой и страшно было спрятаться. Она таращилась на тело и на грязь, забившуюся меж колец кольчуги. Пронеслась дурная мысль — какой же мукой будет вымывать…

Вдруг по затылку прилетело с такой силой, что перед глазами потемнело. Проморгалась она, уже лежа на земле и чувствуя ее скрип на зубах, но даже толком не опомнилась, как голову вдавили в грязь — ту самую, в какой лежал и мертвый еретик.

Не будь земля такой размытой, мягкой, нос и скулы бы сломались. Рот забился жижей, и Йер кашляла, брыкалась и пиналась, но тяжелая нога не позволяла даже приподняться и вдохнуть, давила все сильнее. Всякий вдох — его попытка — набивал в рот больше грязи, заставлял надрывней кашлять и отчаянней пытаться скинуть ногу с головы. Ужасно толстые перчатки все не лезли в тонкие колечки, покрывающие здоровенную ступню.

Совсем уж задыхаясь, Йер сумела подогнуть колени, подобрать их под себя; рвалась не вверх, так в сторону, но не пускала уже грязь, дошедшая едва не до ушей. В последних проблесках сознания она почувствовала, как ее с оттяжкой, смачно хлопнули по вздернутому заду, но сил устыдиться уже не было.

Попытки дернуться ослабевали, гасли, и она не различала уже ничего — одно лишь жжение в груди и горле, наглухо забитом жижей.

Вдруг все прекратилось — на голову больше не давило ничего. Йер со всех сил рванулась вверх, вдохнула жадно, с хрипом — и зашлась надрывным кашлем оттого, что проглотила и вдохнула грязь.

Она убого корчилась, давилась и отхаркивалась; по лицу лились грязища, слезы и слюна, и в один миг казалось, что она уже не сможет сделать вдох — и все же наконец вдохнула.

Боком она ощутила колесо телеги и без сил прижалась, все еще слепая и беспомощная. В горле омерзительно саднило, рот был сух и на зубах скрипело, а глаза нещадно резало — ни слезы не спасали, ни попытки утереться.

Окружающую черноту пропарывали звуки: выкрики, лязг, топот лошадей — они казались жуткими до дрожи, множились, давили. Йер хотелось попросу влезть под телегу, лечь и притвориться трупом — вдруг не станут добивать.

Чуть отдышавшись, она все же отыскала в себе силы сотворить воды, плеснуть в лицо, обмыть его и вытереть плащом — нашелся чистой угол. Резь нисколько не прошла, но что-то стало видно.

Бой теперь шел яростней, чем раньше — вместо вялого сопротивления молодняка, еретиков теперь встречал безжалостный отпор уже видавших не один бой братьев — прискакало подкрепление. Отряд вели два рыцаря, чьи черные плащи мелькали среди мешанины боя, с ними — серые плащи. Они теснили нападавших, но и сами гибли и калечились, за жалкие мгновения из верных братьев делаясь комками тряпок, тонущими в круто взбитой уймой ног распутице.

Йерсена высморкалась черным, отыскала взглядом меч и боязливо подняла. Не долго думая, подобрала и кем-то выроненный щит — все грязное, как и она сама. В руке скользила рукоять.

С кружащейся, неверной головой, Йер осторожно встала. Мельком разглядела, как совсем недалеко один из рыцарей уверенно разделывается с очередным еретиком, и чуть не пропустила чей-то неожиданный удар.

Он прочертил проплешину в тягучей грязи на щите. И с первого удара было ясно: не по ней противник, слишком уж тяжел — должно быть, вдвое ее тяжелее, может, втрое. Ее отшвырнуло, и он не оставил ни мгновения не передышку — явно знал, что если борешься с колдуньей, надо ни за что не дать ей колдовать.

Отшатываясь против воли каждый раз, она уперлась в бок телеги — дальше уж не отойти и даже в сторону не кинуться: противник слишком крупный, сам широкий, руки длинные — он попросту не позволял.

От бесконечно сыплющихся на нее ударов руки быстро онемели; грязь ползла со лба в глаза. Невыносимо скользкий меч от каждого касания с клинком врага пытался вывернуться из руки, пока не отлетел обратно в черноту распутицы. Остался только щит.

Поймав таки момент, Йер попыталась хоть бы пнуть — сама же отлетела и едва успела заслониться. Она знала: здесь — только бежать.

Надеялась и этому дать в челюсть, теперь — ободом щита, чтоб улучить момент и ускользнуть, но не могла. И оставалось только видеть омерзительно недосягаемую рожу в обрамлении металла.

И вдруг кто-то всадил меч ему в глазницу. По щеке бежала кровь и путалась среди колечек бармицы.

Йер замерла и медленно, невыносимо долго следовала взглядом по клинку и по руке, пока не встретила взгляд рыцаря, убившего еретика.

Йер знала этот взгляд — хватило бы и только глаз, чтобы узнать. По ним она и поняла: и Йергерт тоже без труда ее узнал, не помешала никакая грязь.

— Залезь в телегу и сиди! — коротко гаркнул он и бросился куда-то прочь — обратно в бой.

Йер еще сколько-то стояла, силилась перевести дыхание, смотрела вслед, пока не подчинилась наконец. Сообразила поднять меч и тяжело перевалилась через борт. Дрожали руки.

Она плюхнулась в большую кучу тел, не в силах разобрать, кто мертвый, кто живой. У самого ее лица из чьей-то окровавленной груди торчало переломленное древко, под ней вялые, податливые мертвецы барахтались, возились, потревоженные ею, будто ожили, и Йер казалось, что она