Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

в 1935 году устроила специальная комиссия Наркомпроса РСФСР под председательством наркома просвещения А.С. Бубнова и его заместителя Н.К. Крупской. Удивить такую комиссию широтою познаний ребёнку 9 лет, да ещё настолько, что мальчику назначили стипендию в 500 рублей, а его семью не только вернули из ссылки в Тобольске (его отец в своё время был царским офицером), но и выделили квартиру в элитном доме в Москве на Земляном Валу, – это действительно нужно было предъявить невероятные сверхспособности! Словно парень и впрямь был из будущего…

В любом случае блестящее будущее его и ждало. В 15 лет – студент мехмата МГУ. Ученик одного из крупнейших математиков XX века академика А.Н. Колмогорова, который откровенно своим студентом восторгается. Все ведущие математики мира также высочайшим образом оценивают работы аспиранта Математического института АН СССР имени Стеклова.

Но затем Дмитриев… пропадает.

В начале осени 1946 года он познакомился с Я.Б. Зельдовичем, а в ноябре перешёл к нему в теоретический отдел Института химической физики. В никакие сети тот гениального математика не заманивает – Дмитриев уже давно для себя сам сформулировал: «Дело, которому стоило бы отдать десять лет жизни или даже всю жизнь, – создание советской атомной бомбы» [460].

Н.А. Дмитриев.

[Из открытых источников]

Как раз после атомной бомбардировки американцами Хиросимы и Нагасаки это желание и пришло…

Понятно, что «пропал» Николай Александрович в КБ-11, сотрудником теоретического отдела которого он стал в 1948 году. Именно он сделал расчёты так называемого «неполного взрыва», на которых в дальнейшем создавались системы нейтронного инициирования ядерных зарядов. За участие в разработке теории первой атомной бомбы, а также условий неполного атомного взрыва в 1949 году Николай Дмитриев был награждён орденом Трудового Красного Знамени.

А когда в будущем речь зашла о проектах термоядерной бомбы, то признаваемый автором модели «слойка» А.Д. Сахаров добился, несмотря на требования секретности, разрешения для Дмитриева работать по нескольким проектам. Андрей Дмитриевич обеспечил себе таким образом более чем крепкий теоретический тыл – именно его коллега на самом деле и обсчитывал параметры «сахаровского» двухступенчатого термоядерного заряда. Заодно «погасив» проекты «растворных систем» Г.Н. Флёрова и «трубы» самого своего шефа Я.Б. Зельдовича.

Зато стал «отцом» – от теории – самого перспективного проекта, на котором стоит сегодня всё термоядерное оружие мира: так называемого «третьего варианта», к котором для обжатия термоядерного горючего используется не просто атомный взрыв как простой агрегат давления, а радиационная имплозия, порождаемая энергией рентгеновского излучения при атомом взрыве. То есть и «слойку» тоже закрыл Дмитриев…

Впрочем, о тех работах речь ещё впереди. А пока что в Сарове сложилась ситуация, когда практически за всеми расчётами стоял теоретический гений Николая Дмитриева. И сам Зельдович не печатал ни одной статьи, не показав предварительно своему подчинённому сотруднику.

Ещё одного таммовского молодого гения, Виталия Гинзбурга, в Арзамас-16 не пустили по режимным соображениям. Это было глупо до омерзения – секретами конструкции водородной бомбы заниматься дозволили, а на территорию конструирования допуск закрыли. Пусть гуляет по стране, невесть кому секреты разнося? Тем более что Гинзбург был человек одинаково хорошо умевший как увлекать, так и увлекаться собственными речениями.

И тем более что компетентные органы уже заостряли внимание, что и так слишком многие знают о том, чего им знать не положено.

Но логика МГБ была выше логики здравого смысла: коли зачислили человека в политически неблагонадёжные, так и ограничения для него работают в автоматическом режиме.

Неблагонадёжность по тем временам заработать можно было просто. Например, женившись, как Гинзбург, на репрессированной. А будущую жену его, студентку мехмата МГУ, в 1944 году арестовали ни много ни мало как по обвинению в подготовке покушения на Сталина. Якобы это из окна квартиры на Арбате, где она жила, должны были стрелять в вождя. Это была очевиднейшая ерунда – хотя бы по той причине, что окно то выходит… во двор. Вот только чекисты обнаружили это почему-то только в конце быстрого и неправого следствия. И чтобы уж совсем не ломать свою такую наградообещающую работу, нацепили на девушку «контрреволюционную групповую антисоветскую деятельность» и дали чуть ли не извиняющиеся всего три года заключения. А через 9 месяцев Ермакову и вовсе освободили по амнистии. Правда, не разрешили жить в больших городах.

Смешно, конечно, на таком основании не пускать в работу над водородной бомбой такой ум, как у Виталия Лазаревича. Но ведь известно, кто и как управлял в КБ-11 режимом…

Это была система, а система функционирует по своим законам, даже если в узлах её находятся самые золотые или самые гениальные персонажи. Что и показывает, например, доля того же оставшегося неизвестным гения Николая Дмитриева.

Да кроме того, Виталий Гинзбург по жизни был этакий интеллектуальный хулиган, за словом в карман не нырявший. В результате умудрился в 31‐летнем возрасте заслужить обвинение в идеализме, космополитизме, низкопоклонстве и тому подобных негодяйствах. Наряду с некоторыми врагами «подлинно научной мичуринско-лысенковской биологии».

В.Л. Гинзбург.

[Из открытых источников]

Спасло то, что на дворе был 1947 год, а не 1938-й, да и… Бомба. К работе над которой Курчатов привлёк Тамма, а тот в свою очередь Гинзбурга. Примерно та же ситуация, что случилась позже с Альтшулером, – солидарность учёных, интегрированная с пониманием начальства, кто и что нужнее для Бомбы.

Глава 2

Курчатов: спасение физики

Началось – точнее, вынеслось в явь – с того, что укрепившиеся за время войны на физфаке МГУ «истинные», то есть приверженные «Материализму и эмпириокритицизму» В.И. Ленина, учёные не пустили к себе вернувшихся из эвакуации таких же преподавателей физфака. А именно И.Е. Тамма и Г.С. Ландсберга. Кроме того, «истинные» – А.К. Тимирязев, А.А. Максимов, Э.Я. Кольман, В.Ф. Миткевич, Н.П. Кастерин и др. – выдавили с факультета члена-корреспондента АН СССР М.А. Леонтовича, профессоров С.Э. Хайкина, В.А. Фока и даже декана 1947–1948 годов С.Т. Конобеевского.

Под удар идеологической дубинки попали также президент АН СССР С.И. Вавилов, легендарный А.Ф. Иоффе, почитаемый Я.И. Френкель, неуёмный Л.Д. Ландау.

В ЦК, естественно, поддержали «марксистов». И с подачи нового декана физического факультета МГУ и директора НИФИ А.А. Соколова распорядились о подготовке всесоюзного совещания по физике.

На его организацию назначили Министерство высшего образования и Академию наук. Причём так, чтобы именно их руководители С.В. Кафтанов и С.И. Вавилов обратились 3 декабря 1948 года с убедительной просьбой к ЦК ВКП(б) «разрешить созвать Всесоюзное совещание заведующих кафедрами физики университетов и вузов с участием физико-математического отделения Академии наук».

За этим решением уже явно стоял Сталин. Потому что если слабоватого на характер (а и трудно таким не сделаться, когда родного брата репрессировали и тот умер в тюрьме!) С.И. Вавилова «прогнуть» было не очень сложно, то С.В. Кафтанов только по команде «Хозяина» мог подписаться под