Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

Таким образом, хотя к самим 87 листам «материалов № 713» доступа нет и конкретики по ним не имеется, понятно, что таким срочным образом Лаврентий Павлович отреагировал на информацию, которой поделились с русскими коллегами американцы. Хотя опять против своей воли.

Всё тот же Клаус Фукс уже в Лондоне в сентябре 1947 и в марте 1948 года сообщил русскому разведчику Александру Феклисову, что США активно занимаются созданием водородной бомбы. Он и передал данные о конструкции и принципах действия. Вот эти материалы в апреле 1948 года и оказались у Сталина и Молотова.

Пусть не в 2–3 дня, как требовал Берия, но к 5 мая 1948 года Курчатов и Ванников дали своё заключение по предоставленным им материалам. В нём, в частности, говорилось: «Приведенные в материале № 713а принципиальные соображения о роли трития в процессе передачи взрыва от запала из урана-235 к дейтерию, соображения о необходимости тщательного подбора мощности уранового запала и соображения о роли частиц и квантов при передаче взрыва дейтерию являются новыми. Эти материалы представляют ценность в том отношении, что помогут т. Зельдовичу в его работе по сверхбомбе, выполняемой согласно утвержденным Первым главным управлением планам» [341, c. 434].

В плане практически предложений значилось как раз то, что в ближайшее время и воплотилось в технические задания для КБ-11 и кадровые решения по созданию групп для теоретических исследований:

«1. Обязать КБ-11 (т. Зернова и т. Харитона) организовать конструкторскую группу по разработке проекта дейтериевой сверхбомбы и разработать эскизный проект к 1.1.49 г.

2. Поручить КБ-11 (т. Зельдовичу) с привлечением Математического института АН СССР (т. Семендяева) проведение к 1 января 1949 года теоретического исследования следующих вопросов…» [341, c. 436].

Александр Феклисов.

[Из открытых источников]

Таким образом, историю конкретного начала работы над созданием водородной бомбы в СССР можно отсчитывать с 5 мая 1948 года.

А уже 5 июня вопрос практического перехода КБ-11 к работам по водородной бомбе обсуждается на Спецкомитете. Сделанные там предложения слово в слово перекочевали в принятое всего через пять дней, 10 июня 1948 года, постановление Совета Министров СССР № 1989—773сс/оп «О дополнении плана работ КБ-11».

В задачи ставилось:

е) выполнить с участием Физического института АН СССР теоретические исследования по следующим вопросам:

– анализ влияния примесей различных количеств ДЗ к Д2 на скорость реакции – к 1 февраля 1949 г.;

– инициирование Д2 смесями Д2 с ДЗ – к 1 марта 1949 г.;

– влияние мощности первичного «В» на процесс инициирования – к 1 апреля 1949 г.;

– влияние физических свойств инертной оболочки первичной РДС на процесс инициирования – к 1 мая 1949 г.;

– анализ особенностей действия квантов и частиц в процессе инициирования – к 1 июня 1949 г.;

– определение предельного диаметра для детонации чистого Д2 и смеси Д2 с ДЗ – к 1 января 1949 г.» [341, с. 444–445].

«Д2» и «Д3» – это, соответственно, дейтерий и тритий, а «первичное «В» – взрыв первичного атомного заряда для инициирования термоядерной реакции.

В тот же день выходит второе постановление Совмина – № 1990—774, в котором предписывается создать для решения задач по водородной бомбе специальную теоретическую группу. Руководителем её назначили члена-корреспондента АН СССР И.Е. Тамма.

Тут тоже не обошлось без небольшой и невинной, но всё же интриги Курчатова. Не зря он в своё время, буквально при создании Спецкомитета и Техсовета, предусмотрительно настоял – хотя никто особо и не возражал – на внесении пункта о праве привлекать по необходимости учёных из других структур.

Определения «любых» там не было, но это подразумевалось.

Под это дело удалось взять в обойму гениального Игоря Тамма. Предельно независимый по характеру, он хотел, как и в проблеме с атомной бомбой, выполнять свои расчёты несколько пообочь, сидя у себя в ФИАНе и не переходя в прямое подчинение ПГУ и Курчатова. Поначалу так и произошло: постановлением правительства в 1948 году именно в ФИАНе под руководством И.Е. Тамма была создана группа из молодых теоретиков, его учеников.

Зельдович, Дьяков, Компанеец, Ландау и другие теоретики уже сложили вполне внятную картину того, как должна выглядеть термоядерная реакция. Но следующим пунктом неизбежно следовала уже конструкторская мысль – термоядерную реакцию нужно было до поры заключить в такую оболочку, которая будет держать ту в потенциальном состоянии и позволит развиться лишь по команде. И тут уже нужны не теоретические расчёты некоей ударной волны большой интенсивности, какие Тамм делал для атомной бомбы, не будучи непосредственно вовлечён в её тайны. Тут сама Её Величество Тайна во всей пока ещё не познанной бесконечности. В ФИАНе не отсидишься. Особенно если товарищу Ванникову на это намекнуть…

Так что Сверхбомбу команда И.Е. Тамма начинала считать тоже в своём ФИАНе, но уже в другом статусе – пребывая в прямом подчинении ПГУ. А в марте 1950 года, когда благодаря в том числе и его группе физические контуры нового Изделия обрисовались достаточно ясно и считать надо было уже узлы и параметры, члену-корреспонденту АН СССР Тамму Игорю Евгеньевичу пришлось переехать в КБ-11. Практически со всем его теоретическим отделом ФИАНа.

Правда, поначалу непосредственно в КБ-11 с ними поехали только Андрей Сахаров и Юрий Романов. Очень талантливому Семёну Беленькому переезд был противопоказан по состоянию здоровья – он и умер в 1956 году, сорока лет от роду.

И.Е. Тамм.

[Из открытых источников]

Впрочем, талант последнего в КБ-11 более чем заменял гений другого молодого – рождения 27 декабря 1924 года – математика.

Николай Дмитриев уже в раннем детстве привлёк внимание своими экстраординарными интеллектуальными способностями. В три года он свободно читал, в семь – свободно решал алгебраические и геометрические задачи, в десять – выучил школьный курс физики. Его интеллект настолько превосходил средний детский – и вообще детский! – уровень, что сам профессор МГУ, математик и один из послереволюционных реформаторов средней школы И.И. Чистяков, проэкзаменовав 9‐летнего тогда Колю, не нашёл иного, как сравнить его с Паскалем: «Несомненно, мы имеем дело с исключительной одарённостью. Такие явления встречаются раз в столетие. Этот ребёнок – типа Паскаля» [460].

В современных же публикациях, когда горизонт допусков в гипотезах сильно расширился, встречаются даже мнения о том, что Николай Дмитриев был пришельцем из будущего, угодившим в тело ребёнка. Это, впрочем, вряд ли – едва ли какой «попаданец» написал бы в своих неоконченных воспоминаниях: «Я всегда интересовался политикой больше, чем следует, и всегда был склонен к либерализму. Я ожидал, что после войны будет широкая эволюция к социализму во всем мире, и переход Запада к атомному шантажу нанес болезненный удар моим иллюзиям» [460].

А.Д. Сахаров.

[Из открытых источников]

Ю.А. Романов.

[Из открытых источников]

И всё же сама оценка интеллектуального уровня Коли Дмитриева, сделанная через подобную гипотезу, весьма характерна: его феномен и в XXI веке потрясает вооружение!

Кстати, экзамен ему