Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин

Пушкинскому в подарок крупную сумму, на которую можно было приобрести выставленную в тот момент на продажу в качестве принадлежащей кисти Гойи картину. Однако, пока предполагаемый шедевр подвергался скрупулезной экспертизе, курс рубля рухнул вчетверо и владельцы отказались продавать его.

Как бы ни оценивать степень вовлеченности ИА в процесс приобретения новых вещей в 1990-е, трудно отрицать, что она была азартным директором не только по части сохранения существующих фондов и организации светских мероприятий, но и в том, что касается пополнения коллекций.

Нам известны ее попытки раздобыть для своего музея — не на выставку, а навсегда — Рафаэля, Караваджо, Тициана. В 1992 году — когда всем было совсем не до того — она просила выделить 2–3 млн рублей на приобретение «знаменитой картины» де Кирико «Ностальгия по бесконечности»…

Ничего из этого в коллекции нет — тем любопытнее узнать об отчаянных усилиях, которые она все же предпринимала.

В 1970-е — сама ИА рассказывала эту историю, чтобы проиллюстрировать уже известный тезис о «глубоком невежестве руководителей», — она обнаружила, что за границей можно за 600 000 долларов купить «абсолютно безупречного Модильяни». Запасшись цветной фотографией, она пошла на прием к министру культуры Демичеву и попыталась убедить его, что это большая удача и хорошая инвестиция, — тщетно; через несколько недель была получена резолюция: «Нецелесообразно». Много лет спустя после того поражения, в изменившихся исторических обстоятельствах, ИА решила попытать счастья еще раз. У Модильяни есть так называемый «Портрет Маревны»; он находился в японской частной коллекции, и в Музее в 2011 году как раз планировалась выставка «Парижская школа», где недавно выставленный на продажу портрет был бы весьма кстати. Дилеры, пользовавшиеся покровительством Института Модильяни, назвали цену, однако ни на чем не настаивали и предложили думать без спешки: включить картину в экспозицию, повисит, если понравится — купите, владелец согласен. Музею оставалось лишь вывесить картину — и водить к ней потенциальных донаторов, способных выложить заоблачные — по слухам, 9 млн евро — деньги. В какой-то момент, однако ж, стало понятно, что за «Маревной» тянется странный шлейф — ее уже пытались кому-то продать и Модильяни на поверку оказался кем-то еще. Проблема в том, что о вероятной фальшивке стало известно прессе[546] и Пушкинскому — и, что хуже, самой ИА, вслух, под запись — пришлось опровергать обвинения в заведомом «отмывании» поддельного товара, ссылаясь на множество удостоверяющих подлинность документов. Тень на репутации Музея стала еще гуще, когда в Италии арестовали директора «Модильяни Институт — Архив, Париж — Рим» К. Паризо, и одна из претензий полиции к нему состояла в том, что он подсунул ИА заведомо фальшивую картину. Осадок остался — возникала иллюзия, что, будучи предупреждена о вероятности подделки, она все же продолжала держать картину на выставке.

Попытки собрать у себя главные шедевры мира продолжались, и в какой-то момент настал черед Вермеера. Это не тот автор, чьи вещи часто выставляются на аукционах, однако в 2014-м на Christie's появилась — из частной коллекции — «Святая Пракседа» (1655), на которой изображена женщина благочестивой наружности, выжимающая из губки в изящную вазочку кровь некоего святого. Клюнув на имя (не исключено, картину специально привезли перед продажей в том числе и в Москву, в дом Пашкова, нарочно ради ИА; во всяком случае, мы знаем, что об аукционе она узнала не из газет, а предложение сделано было ей персонально), ИА начала консультации: так Вермеер это или не Вермеер, и выяснила, что это выполненная самим Вермеером копия картины другого — итальянского — художника, Феличе Фичерелли; в каком именно зале ее вешать — голландском или итальянском, — оставалось неясным. Зависнув на этой дилемме, Пушкинский упустил свой шанс — картину купил токийский Национальный музей западного искусства, и хотя «Святая Пракседа» визуально выглядит крайне «невермееровской» и возглавляет тройку главных картин Вермеера в разделе «Сомнительная атрибуция», на выставке «почти всех Вермееров» в Рейксмузеуме в 2023-м она присутствовала.

⁂

ИА вращалась в среде коллег, для которых знаточество было не просто научным направлением, но повседневной, естественной практикой — и которые регулярно давали официальные консультации антикварам относительно подлинности, отвечали на письма граждан, полагающих себя владельцами шедевров (и весьма подробно — типичное сочинение такого рода из архива Музея выглядит следующим образом: «Видимо, неверно определен и сюжет картины, присланной Вами. Это не прощание Гектора с Андромахой, а скорее Федра и Ипполит. Если было бы изображено прощание Гектора с Андромахой, то мастер позднего классицизма обязательно бы поместил здесь их сына Астианакта. Более точную атрибуцию по фото сделать затруднительно, так как оно не дает понятия ни о фактуре картины, ни о ее колорите, ни о манере письма»), — и при случае охотно брались установить авторство той или иной вещи. Музей со своей стороны — и до ИА, и при ней, и после нее, — редко имея возможность расширить свою коллекцию за счет приобретений шедевров на аукционах, рад был компенсировать это досадное обстоятельство за счет обнаружения в своих сусеках шедевров самых великих художников — и благосклонно принимал результаты экспертиз[547].

Автор много раз задавал своим собеседникам — скорее из дилетантского праздного любопытства и будучи наслышан, что способность атрибутировать вещь есть высший класс музейного ученого; «музейная работа не сводится к знаточеству, но атрибуция — это действительно квинтэссенция приобретенного в музее опыта»[548] — вопрос о способности самой ИА (никогда не позиционировавшей себя как специалист по атрибуции) найти без подсказки шедевр в куче похожих на него «обычных» вещей. «Нашла бы. Конечно, смогла бы, — уверен именитый сотрудник ГМИИ, пожелавший остаться анонимным. — Потому что она очень много видела. Очень много. Никогда не забывала посмотреть. Может быть, казалось, что она быстро смотрит — но смотрела она так, что запоминала. Она все время листала журналы, альбомы — именно пролистывала, но запоминала. Все это записывалось на подкорку… Людей с врожденным вкусом единицы, это уникумы, но вкус развивается. Так что, безусловно, могла бы… Иногда вещи какие-то помнила — из русского искусства — и говорила с гордостью: "Меня Жидков учил!" (искусствовед Г. В. Жидков, автор учебника по русскому искусству. — Л. Д.)».

Касательно способности ИА практически атрибутировать то или иное произведение искусства — почти все согласны, что у нее были вкус/насмотренность, позволяющие почувствовать «качество», особенно вещей, условно, до 1900 года, — хотя и недостаточно острый глаз, чтобы сделать атрибуцию, то есть, условно, определить, что вот это точно не Тициан — хотя на табличке написано: «Тициан». То есть «нечеловеческая интуиция»[549] — да, но «знаточество», аналог абсолютного слуха, — скорее нет; в спорных вопросах она предпочитала доверяться своим учителям и старшим коллегам.

⁂

Апофеозом приобретательского рвения ИА стала датируемая 2011-м годом история[550] о том, как в