Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

собирать его рис. Если же состояние поля окажется столь же плохим, как предполагалось, или ещё хуже, то в процессе жатвы они, скорее всего, будут открыто роптать, отпуская замечания в таком духе: «Ваш рис – это тяжёлая [работа]; [мы] теряем [свои деньги] (Хан пунья пади сусах, руги)». Тем самым они подают земледельцу явный сигнал, что он рискует потерять своих работников, и реакцией с его стороны часто выступает указание, что оплата труда будет немного повышена, хотя при этом редко уточняется, насколько именно. С другой стороны, если земледелец считает претензии работниц необоснованными, он может просто оставить их без ответа, что будет истолковано как признак отказа. В этом случае женщины сталкиваются с непростым выбором: они могут продолжить работу, демонстрируя недовольство, либо покинуть поле.

Решение бросить работу не принимается наобум, потому что в следующем сезоне этот земледелец вполне может обратиться к услугам другой бригады, а любая потеря заветных заработков на сборе урожая является жертвой собственной выгодой. Если земледелец обладает в целом хорошей репутацией благодаря тому, что прежде платил за работу на своих полях по справедливой ставке, женщины, вероятно, продолжат жатву, хотя и доведут до его сведения своё недовольство[441]. Но если земледелец имеет репутацию скупца, женщины станут саботировать работу – такое случается один-два раза в год. «Забастовка» не анонсируется, хотя все понимают, что происходит. Вместо того, чтобы демонстративно покинуть поле, женщины, скорее всего, не вернутся на работу после обеда или на следующее утро. После этого земледелец обычно направляет какого-нибудь человека к старшей бригады с предложением немного увеличить оплату, чтобы прекратить забастовку. В более редких случаях земледелец может отказаться пойти на уступки, и, если он предпочтет такой вариант, ему придется нанимать работников за пределами деревни, поскольку ни одна местная бригада не согласится прийти на место другой после того, как она приступила к работе.

Разногласия по поводу оплаты за уборку урожая ширятся, поскольку всё больше земледельцев прибегают к технике разбросного сева. Жатва на рисовом поле, засеянном подобным способом, даётся гораздо сложнее из-за отсутствия ровных рядов колосьев и гораздо большего диапазона высоты созревших стеблей. За уборку урожая на полях, засеянных по разбросной технике, в особенности в ирригационный сезон, когда во время жатвы поля увлажнены, женщины запрашивали за свою работу до 60 ринггитов за релонг – и получали такую плату[442]. Кроме того, они понимают, что высокая ставка оплаты за уборку урожая представляет собой заслуженное наказание для тех земледельцев, которые не нанимают бригады по пересадке риса. Однажды бригада Росни запросила 50 ринггитов за релонг за сбор урожая на поле Абдула Рахмана, засеянном разбросным способом. В нашей приватной беседе Росни сказала по этому поводу так: «Если он не хочет платить нам за пересадку, мы вернем то, что нам причитается, на жатве». В свою очередь, земледельцы находчиво реагируют на повышенные издержки при сборе урожая, по возможности переходя к системе, именуемой купан – индивидуальной оплате за утренние работы по единой ставке (3–3,5 ринггита). Такая возможность доступна лишь в том случае, если та или иная стадия выращивания риса на полях земледельца наступает раньше или позже, чем у других, поэтому в момент, когда ему требуется выполнение каких-либо работ, имеется избыток незадействованных трудовых ресурсов. Но даже в этом случае многие женщины, участвующие в бригадах, откажутся пересаживать рис или собирать урожай за оплату по системе купан, поскольку они понимают, что это ещё один способ снижения их заработков и разрушения их зачаточной организации. Судить о том, удастся ли крупным земледельцам установить систему купан в качестве нормы оплаты труда по пересадке риса и сбору урожая, пока рано. В то же время понятно, что основным фактором, препятствующим её принятию, по-прежнему выступает сопротивление женщин из бедных семей работе с такой схемой оплаты труда.

Что касается обмолота, то конфликт по поводу сдельных расценок за этот вид работ во многом соответствует той же схеме, что и в случае жатвы. В нормальных условиях работники могут рассчитывать на то, что намолотят примерно четыре джутовых мешка риса за продлённую утреннюю смену – при стандартной ставке в два ринггита за мешок, преобладавшей в основной сезон 1978–1979 годов, работник получил бы за свой труд не менее восьми ринггитов. Но если рис влажный или недозрелый, а вода на поле стоит высоко, то для обмолота одного-двух мешков может потребоваться целое утро. В таком случае неизбежно возникает открытое недовольство, и крестьянин, нанимающий людей на молотьбу, понимает, что требуется скорректировать расценки[443]. Идти на определённые уступки ему приходится совершенно не по собственной воле, поскольку любая дальнейшая задержка в уборке и сушке урожая неизбежно приведет к его порче. Опять же, как и в случае с жатвой, прямые требования выдвигаются редко, но земледельца заставляют осознать скрытую угрозу. Как правило, он проводит адекватное уточнение расценок (или обещает это сделать), и тогда атмосфера среди молотильщиков улучшается и работы продолжаются. Но если заказчик не повысит сдельные расценки, он может спровоцировать забастовку. Однако в отличие от женских бригад, которые саботируют работу единым коллективом, молотильщики уходят поодиночке, хотя на тех, кто остается, оказывается давление, чтобы они присоединились к прекращению работ. В этом плане исключительные возможности для селян, работавших на обмолоте риса, предоставила уборка в ирригационный сезон 1979 года, поскольку из-за сильных дождей урожай в последний момент масштабно полёг на землю и значительную его часть пришлось собирать вручную или вообще оставить на полях. Земледельцы отчаянно пытались спасти свой рис, а два демонстративных ухода молотильщиков с полей способствовали тому, что минимальные расценки за их работу были установлены на уровне три ринггита за мешок. В каждом из этих случаев все молотильщики договаривались между собой не возвращаться на поле на следующее утро и передавали, что заболели либо получили вызов на другие, более срочные работы. Благодаря своей единодушной позиции они смогли противостоять возможному сценарию, когда в последующие сезоны заказчик больше не пригласит их молотить снова. Ни один из двух земледельцев, столкнувшихся с этой забастовкой, не пытался нанять на молотьбу других односельчан, зная, что на это предложение никто не откликнется[444]. Один из них (Захаруддин) подумывал пригласить внешних работников из деревни, где жила родня его жены, но быстро отказался от этого замысла, убедившись, что они смогут прибыть не раньше, чем через три дня, за которые он потеряет бóльшую часть своего уже собранного урожая из-за влаги. Именно поэтому молотильщики воспользовались довольно уникальной возможностью настаивать на своих требованиях. Впрочем, и сами они,