Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

мне дважды доводилось слышать, как бедняки с улыбкой намекали на то, что кражи риса (чуриан пади) представляют собой «закят перибади, который человек берёт самостоятельно» (закат перибади, анкат синдири). Из этого свидетельства совершенно точно не нужно делать однозначные выводы, но вполне вероятно, что некоторые бедняки так или иначе считают подобные действия не столько воровством, сколько присвоением того, на что они, по их мнению, имеют право на основании некогда сложившегося обычая – своего рода принудительным налогом в пользу бедных, заменяющим те подарки и заработки, которые они больше не получают. В связи с этим важны ещё два пункта косвенных доказательств. Только один из земледельцев, у которых пропадал рис – а именно Самат, – был в числе тех, кого бедняки в тот или иной момент хвалили за то, что они не испытывают особой охоты нанимать комбайны для уборки. Все остальные потерпевшие пользовались услугами машин при любой возможности. Кроме того, присутствуют определенные указания на то, что кражи риса могут использоваться в качестве санкций со стороны недовольных работников. Например, Сукур однажды сообщил мне, что земледельцы проявляли осторожность, нанимая на молотьбу людей, которых они обычно приглашали на эту работу прежде, поскольку любой, кого не позвали, мог в гневе украсть рис с полей. Если в этих хищениях риса действительно присутствует некий элемент народной справедливости, то потенциальный масштаб подобного сопротивления значительно сузился благодаря использованию комбайнов, благодаря которым весь урожай земледельца можно собрать и отправить на хранение (или продать) за один день. Таким образом, комбайны устраняют не только ручную жатву, ручную молотьбу, перемещение урожая по полю и подбор оставшихся колосьев, но и воровство.

В отношении богатых земледельцев к подобным кражам присутствует сочетание гнева (это вполне ожидаемый момент) и страха. Например, Хаджи Кадир был настолько взбешен пропажей своего риса, что следующую ночь решил провести на полях, охраняя урожай с дробовиком[459]. Однако он не привел свой замысел в исполнение, рассудив, что одного лишь слуха о том, что он может притаиться на поле, уже будет достаточно, чтобы отпугнуть любого вора. О присутствии элемента страха можно утверждать, в частности, по тому обстоятельству, что в Седаке никогда не было подано ни одного заявления в полицию о кражах риса[460]. Как объясняли богатые земледельцы, если они представят такое заявление и назовут имя подозреваемого, слух об этом быстро разойдётся по округе, и у них есть опасения, что в дальнейшем они станут мишенью для новых краж. Хаджи Кадир и вовсе однажды подглядел, как какой-то человек ночью украл мешок риса с поля его соседа. Однако он не только не вмешался, чтобы предотвратить кражу, но даже не сообщил соседу об этом инциденте, хотя был уверен в том, кто именно своровал рис. На мой вопрос о том, почему он так поступил, Хаджи Кадир ответил, что вор тоже его видел и знал, что тот может донести, и в следующий раз украдет уже его рис. Мат Сариф, у которого в предшествующем сезоне пропало два мешка риса, тем не менее сообщил мне, что не хочет знать, кто это сделал. «Я боюсь, что меня убьют (такут мампус)», – просто добавил этот пожилой и довольно тщедушный крестьянин. Таким образом, горстка относительно дерзких деревенских бедняков, похоже, достигла некоего незаметного баланса страха, позволяющего продолжать подобные мелкие кражи в ограниченных масштабах[461].

Впрочем, существует и более тонкий способ назвать имя подозреваемого, граничащий с уже упоминавшейся выше традиционной формулировкой «дать знать» (чара сембуньи may). Он заключается в обращении за советом к одному из окрестных знахарей (бомох), который приобрел репутацию человека, способного найти пропавшее имущество или опознать вора[462]. Выяснив подробности случившегося, бомох при помощи заклинаний (джампи) заставляет появиться лицо вора в специально приготовленной для этого случая воде. Стоит ли удивляться, что вызванное таким способом изображение, как правило, оказывается лицом человека, которого всё время подозревал обратившийся к знахарю! В случае с украденным рисом цель заключается не столько в том, чтобы вернуть похищенное, сколько в том, чтобы опознать вора. Вернувшись в деревню, крестьянин расскажет своим приятелям, что бомох увидел лицо, похожее на такого-то человека. После того, как новость об этом распространится, подозреваемый в воровстве узнает, что за ним наблюдают, хотя прямого обвинения, не говоря уже о заявлении в полицию, так и не будет сделано. Например, Хаджи Кадир рассказывал, что, когда он обратился к бомоху, тот увидел в воде Таиба и ещё одного неизвестного человека. Хаджи Кадир рассчитывал, что если Таиб действительно был виновен, то это косвенное обвинение предотвратит дальнейшие кражи с его стороны. При этом жители деревни вспоминали о по меньшей мере двух случаях, когда похищенный рис частично или полностью загадочным образом возвращался на место после того, как потерпевший советовался с бомохом. То обстоятельство, что немногие земледельцы, которые действительно прибегают к помощи бомоха, проявляют осмотрительность, ещё раз свидетельствует, что открытая конфронтация считается опасной.

Крупные земледельцы Седаки полагают, что знают, кто именно виновен в большинстве краж. Чаще всего упоминаются три имени: Таиб, Мидон и Дуллах, – хотя это всегда делается с осторожностью, подразумевающей конфиденциальность. Последний из трёх перечисленных селян является единственным «сертифицированным» вором в деревне, поскольку он провёл два месяца в тюрьме за кражу риса из одного домохозяйства в соседнем Сунгай-Буджуре. Как оказалось, пять или шесть лет назад Дуллах украл два мешка с рисом из подвала дома одного крестьянина, а когда возвращался за третьим, тот позвал на помощь соседей, и его схватили. В этом случае была вызвана полиция, и Дуллах получил судебный приговор. Что касается Таиба и Мидона, то их никогда не ловили с поличным, однако они знают, что находятся под подозрением. К числу подозреваемых некогда относился и уже хорошо знакомый нам Разак, однако из-за его плохого здоровья селяне говорят, что он больше не способен справиться с такой изнурительной задачей, как вытаскивание полных мешков с полей. Как отмечалось выше, в представлении богатых крестьян вся эта четверка относится к «полноправным» представителям группы «недостойных» и «бесславных» бедняков. За свою дурную репутацию эти люди платят высокую цену в виде своеобразного социально-экономического эмбарго: никто не хочет сдавать им землю в аренду, их редко приглашают на кендури, редко нанимают на работы, никогда не дают им взаймы и, как правило, отказывают в любых видах занята перибади. Разумеется, есть определённая ирония в том, что если подозрения богатых верны, то эти люд, судя по всему, контрабандным образом помогают себе добывать тот закят перибади, в котором им отказывают