Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

жена Басира. Одна пара брюк и единственная рубашка Разака были куплены три года назад, когда в ломбарде проходила распродажа ношеной одежды, которая не была выкуплена у ростовщиков. Как заметил Сик Путех, ответственность за эту плачевную ситуацию полностью лежала на Разаке: «У него есть земля, но он не хочет её возделывать… Он всегда ищет кратчайшие пути (Селалу чари джалан пендек)… Он сначала берёт деньги, а потом не хочет приходить молотить рис… Сейчас те, кому тяжело, умнеют; в наши дни стало больше мошенничества».

Звук мотоциклетных двигателей неподалёку сообщил, что тело уже подготовлено к погребению и похоронная процессия вот-вот начнётся. Когда хоронят взрослого человека, гроб обычно несут пару миль до мечети, а позади его сопровождают люди, идущие пешком или едущие на велосипедах и мотоциклах. Но поскольку Мазнах была слишком маленькой и лёгкой, Хамзах, её дядя, взял её тело, завёрнутое в новую батиковую ткань, перекинул его через плечо, как патронташ, и пристроился пассажиром позади Басира, ехавшего на своей «Хонде 70». Простой гроб везли на мотоцикле Амина – его держал поперёк сидения Гани Лебай Мат. Вся процессия, включая Разака и меня, включала одиннадцать человек, и это был первый на моей памяти случай, когда похоронный кортеж полностью состоял из мотоциклов. Жители деревни, а затем и китайские лавочники в Кепала-Батасе ненадолго останавливались, чтобы поглазеть на проезжающую мимо процессию.

Когда мы прибыли на кладбище, расположенное рядом с мечетью, её смотритель Ток Сиак и его помощник всё ещё копали могилу. Тело Мазнах, накрытое хлопчатобумажной простыней, осторожно извлекли из батиковой ткани и положили в гроб на бок таким образом, чтобы её лицо было обращено к Мекке. Чтобы тело не сдвинулось с места, к спине прижали большой ком глины, вынутый из могилы. Затем Ток Сиак стал вычерпывать воду из ямы старой жестянкой из-под печенья: место погребения находилось на земле, осушённой для выращивания риса, а в это время начинались сезонные дожди. Молитвенная церемония, которую возглавил Лебай Сабрани, заняла менее десяти минут. После того как она завершилась, большинство мужчин вошли в мечеть, чтобы помолиться за душу Мазнах. Когда они вышли, Басир вручил им конверты, в каждом из которых, согласно обычаю, находились деньги – один ринггит[38]. Шестеро молившихся мужчин вернули конверты. Жители деревни верили, что эти молитвы помогают облегчить бремя греха и ускорить путь души на небеса – чем больше людей участвуют в молитве, тем быстрее душа совершает этот путь. На обратном пути в деревню я спросил Амина, почему на похоронах было так мало людей. По его словам, поскольку Мазнах была совсем маленькая, на ней было немного грехов, и поэтому не так уж важно, чтобы за неё молилось много людей. Однако это был деликатный вопрос, ведь оба мы помнили, как месяцем ранее, когда хоронили внучку Ток Саха, людей на кладбище пришло в два-три раза больше.

В тот вечер в доме Хамзаха снова были устроены небольшие поминки[39]. На них пришло не более пятнадцати человек, под началом Хаджи Кадира были совершены короткие исламские молитвы и песнопения. На кофе, плоский хлеб с сахаром и крестьянские сигареты ушло меньше 12 ринггитов – эти расходы частично удалось покрыть «мгновенными» пожертвованиями монет. На Разака, как обычно, не обращали внимания – он был незаметен. Позже, когда мы с Яакубом возвращались домой по деревенской дороге, он спросил, не обратил ли я внимание на то, что закончился табак, поскольку Разак припрятал немного, чтобы потом выкурить его самому. «Мелочный человек», – резюмировал Яакуб.

Три или четыре дня спустя Разак рано утром объявился у ступеней моего дома, ожидая, когда я попрошу его подняться. Всякий раз он приходил ко мне достаточно рано, чтобы никого не было поблизости, а если кто-то действительно появлялся, он замолкал и при первой же возможности уходил. Несмотря на то, что сплетни о Разаке давно пробуждали моё любопытство, я уже стал избегать много говорить с ним на людях, чувствуя, что это может лишь раззадорить языки селян. Неужели он использует меня в своих интересах? Какие небылицы и клевету он собирался мне поведать? Неужели я и правда испытывал симпатию к этому ничтожеству?

Разак пришёл поблагодарить меня за значительное участие в расходах на похороны. В день смерти его дочери я незаметно передал пожертвование прямо ему в руки, зная, что, если бы я положил 20 ринггитов прямо на тарелку рядом с телом, меня бы обязательно отругали[40].

Вскоре мы перешли к теме, которую я недавно поднимал в беседах с жителями деревни – к тем гигантским изменениям, которые произошли в Седаке после того, как восемь лет назад там начали внедрять двойные урожаи. Разаку было ясно, что сейчас ситуация в целом хуже, чем до начала программы ирригации: «Раньше было легко найти работу, но теперь в деревне работы нет, а на плантации [каучука и масличных пальм] брать никого не хотят… Бедные беднеют, а богатые богатеют (Оран сусах, лаги сусах; оран кая, лаги кая)»[41]. По словам Разака, проблемы возникли в основном из-за комбайнов, которые теперь убирают и обмолачивают рис одним махом. Раньше его жена могла заработать более 200 ринггитов за сезон на уборке риса, а сам он – 150 ринггитов на обмолоте, но в последний сезон им удалось заработать только 150 ринггитов на двоих[42]. «Люди были недовольны, когда появились машины… Теперь нельзя даже подбирать остатки жнивья (Ла 'ни, каток пун так болех буат)»[43]. Вдобавок Разак был раздосадован тем, что из-за машин деньги исчезали из деревни и доставались каким-то другим людям. Деньги, которые могли получить селяне, занимавшиеся уборкой и обмолотом риса, а затем потратить их часть на местные пиры в Седаке, теперь уходили напрямую хозяевам этих дорогих машин. Как выразился Разак, «они забирают деньги, чтобы пировать самостоятельно (Бава батик кендури депа)».

Теперь селянам было не только всё труднее найти наёмную работу, но и почти невозможно найти землю, чтобы взять её в аренду. В прежние времена, утверждал Разак, землевладельцы сами хотели, чтобы крестьянин брал землю для обработки, и едва ли беспокоились об арендной плате. Сегодня же они обрабатывают всю землю сами либо сдают большие участки в долгосрочную аренду богатым китайским подрядчикам с техникой: «Они не дают [землю] своим людям… Они и пяти центов не дадут тем, кто нуждается (Лима дуит пун так баги сам оран сусах)».

А затем Разак вошёл во вкус и принялся за одну из своих любимых жалоб, которую высказывают и