Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

§ 4. Но ведь мы в настоящее время не способны вполне выполнять совершенный закон, наша неспособность порождает необходимость известных добавочных правил; не оправдываются ли эти добавочные правила с нравственной точки зрения, во имя их благодетельного влияния? Отменить эти правила на том основании, что они не согласны с отвлеченной нравственностью, было бы вредно; не следует ли им поэтому придавать в настоящее время более значения, чем самому нравственному закону? Не следует ли предпочитать относительную справедливость безусловной?

Вопросы эти самоуверенно требуют для себя утвердительных ответов – требование, не лишенное дерзости. Совершенно несправедливо, будто наибольшая приспособленность учреждений к известному времени придает им авторитетность во имя этого приспособления. Авторитетность таких учреждений не самостоятельная, а случайная и зависимая. Если им следует оказывать какое-либо уважение, то уважением этим они обязаны только тому, что отчасти выражают собой нравственный закон. Всю пользу, какую они приносят, следует приписать тому, что они, хотя далеко не в надлежащем размере, но все же вынуждают выполнение нравственного закона. Рассмотрите в существе преимущества, доставляемые подобным учреждением. Польза каждого установления состоит в том, что оно помогает людям достигать счастья. Счастье состоит в надлежащей деятельности способностей. Следовательно, установление, приноровленное к известному времени, должно тем или другим путем обеспечивать людям возможно большие удобства при упражнении своих способностей, давать им возможно большую свободу в этом отношении, т. е. такое преимущество, какого невозможно было бы достигнуть без подобного учреждения. Если, например, говорится, что для известного народа деспотизм в данное время представляет лучшую политическую форму, то это значит, что при деспотическом правительстве деятельность его способностей менее ограничена, чем она была бы при анархическом состоянии, порожденном всяким другим образом правления. Следовательно, деспотизм дает такому народу бо́льшую свободу для упражнения способностей, чем какая могла бы существовать в его среде без такого начала. На том же самом предположении основаны все похвалы, расточаемые ограничениям по отношению к праву на подачу голоса, учреждению цензуры, установлению паспортов и т. п. Во всех подобных случаях дело сводится к тому, что ограничения эти необходимы для сохранения общественного порядка, что с их уничтожением начнется разложение общества и всеобщее нарушение всяких человеческих прав, словом, к убеждению, что закон равной свободы менее нарушается при этих ограничениях, чем он нарушался бы без них.

Итак, если единственным извинением для всех этих временно полезных мер служит то обстоятельство, что они более всяких других способствуют выполнению нравственного закона, то меры эти ни в каком случае не могут быть поставлены выше такого закона; авторитет этого последнего относится к авторитету точно так же, как авторитет господина – к авторитету слуги. Учреждение, которое служит целям известного закона, настолько же должно быть ниже его, насколько проводник силы ниже источника этой последней, насколько орудие ниже того, кто им управляет. Учреждение это должно покоряться закону точно так же, как агент – своему доверителю.

Здесь мы должны заметить, что избегнем многих недоразумений, если станем употреблять слова «так следует», «справедливо» только в настоящем их смысле, т. е. лишь для обозначения поведения, согласного с чистой нравственностью. Справедливость, прямота по отношению к поступкам – то же, что прямизна по отношению к линиям: не может быть двух родов справедливых поступков, как не может быть двух родов прямых линий. Если мы хотим избегнуть двусмысленности в наших заключениях, то должны употреблять термин, обозначающий абсолютную нравственную состоятельность, только в одном этом смысле. Если же мы хотим говорить о несовершенных, хотя и полезных учреждениях, то не должны называть их «относительно справедливыми» или «справедливыми для настоящего времени», но должны сказать, что это учреждения наименее несправедливые из возможных при нашей обстановке.

§ 5. Так как мы допустили, что социальные учреждения могут сообразоваться с нравственным законом только в тех размерах, в каких нравственность распространена среди народа, то иной на этом основании, быть может, сочтет вправе решать, насколько нравственный закон может получить безопасное применение. Коль скоро между политической организацией и народными свойствами должна быть сообразность, то политический строй должен постепенно изменяться, чтобы приспособляться к обстоятельствам времени. Процесс такого приспособления необходимо сопровождается неудобствами и даже страданиями. Отсюда, по-видимому, следует, что для избежания таких зол мы должны стараться применить организацию к требованиям времени, другими словами, благоразумные соображения должны ограничивать честолюбивые стремления людей к осуществлению идеального совершенства.

«Прогресс и в то же время противодействие ему», – вот знаменитое изречение Гизо, которое по существу своему тождественно с вышеприведенным положением. В этих словах заключается несомненная истина, но вовсе не так, какую в них предполагают. Смотреть на общество издалека и указывать принципы его развития – дело совсем другого рода, чем применять эти принципы к ежедневной жизни и управлению. В этом убедит ближайшее рассмотрение. Мы видели, что достижение наибольшего счастья следует с известной точки зрения признавать целью нравственности, но что вместе с тем это правило вовсе не может быть нашим руководителем (гл. III); точно в таком же смысле «прогресс и в то же время противодействие ему» есть закон общественной жизни, но вовсе не такой закон, которым отдельные граждане могли бы руководствоваться в своих действиях.

Мы вполне согласны, что стремление к тому, чему следует быть, должно быть ограничено привязанностью к современному состоянию. Эти два чувства соответствуют двум сторонам нашей сложной теперь природы: с одной стороны, в нас еще существует приспособление к прежним условиям существования, а с другой – мы приспособляемся к новым. Консерватизм защищает принудительные учреждения, которые требуются еще живущей в нас дикостью. Радикализм стремится осуществить состояние, более гармонирующее со свойствами идеального человека. Сила этих чувств пропорциональна необходимости тех учреждений, для осуществления которых они существуют. Социальная организация, удовлетворяющая данный народ в данное время, будет носить на себе печать подобных чувств в тех самых размерах, в каких они преобладают в это время в народе. Отсюда проистекает необходимость энергического и постоянного проявления обоего рода стремлений. Нас должна радовать любовь к отвлеченной справедливости, негодование против всякого рода притязательности, энтузиазм в стремлении к реформам; но в то же время мы должны терпеть проявления противоположного направления, потому что они необходимы. Мы должны терпеть их все равно, как бы ни обнаружились эти проявления: будут ли они состоять в частной оппозиции против каждого улучшения, или в детской сентиментальности «молодой Англии»[147], или в отчаянных попытках возвратиться к временам обожания героев. До тех пор пока эти силы искренни в своих убеждениях, они необходимы по естественному ходу вещей.